«Как живые!» — говорят друг другу посетители выставки «Теплый день» художника по войлоку Ирины Андреевой.
Сюжеты выставки — это истории из детства каждого. Там, в раю детства, валенки на батарее, варежки на резинке, а маминых бус достаточно, чтобы стать красивой…
Ирина Андреева — художник, который создает выставочные проекты в виде объемных драматических историй. Ее проекты «Теплый день», «Теплые истории», «Узелки на память», «Притяжение зимы» известны по всей России. Ирина — многократный лауреат международных выставок и фестивалей.
В рамках выставки, которая проходит в духовно-просветительском центре «Ковчег» нашего монастыря с 18 февраля по 18 марта, мы поговорили с Ириной о том, кто такой художник, в чем его миссия и как оживают ее персонажи.
— Когда смотришь на Ваши работы, складывается впечатление, что у Вас было счастливое детство. Это так?
— И да, и нет. Детство было счастливым, хоть и не всегда простым. Но человек так устроен, что вспоминает из детства самое светлое.
У тех, кто смотрит эту выставку, возникают очень разные впечатления в зависимости от их личного опыта детства. Кто-то вспоминает свой дом и тут же звонит родителям. А как-то на этой выставке был мальчик-аутист. Когда он ее посмотрел, сказал: «Сколько же здесь одиночества!» И здесь действительно есть одиночество.
Все сценки, что здесь представлены — это то, чем я занималась в детстве, и кошка у меня была такая же, ее звали Изаура. Но тут детство уже осмыслено мной взрослой и показано под другим углом — так, каким мне хотелось бы, чтобы оно было.
В детстве мне не хватало проявления любви, в то время в семьях не было принято выражать эмоции. Но сейчас я очень благодарна моим родителям, потому что они, не зная, как правильно — ведь никто им не рассказывал, — дали самое необходимое: жизнь, крышу над головой, а всему остальному я училась сама. И мне кажется, что так и должно было быть. Это был наилучший способ научить меня любить — вопреки: через поиск, трудности, утраты, боль.
Сейчас я понимаю, что без этой нехватки вряд ли делилась бы любовью с другими — мне было бы хорошо в своем благополучии одной. Но я как никто другой понимаю, как необходима человеку любовь. Сейчас я переполнена ею и хочу делиться.
— В Ваших сюжетах показана внимательность ребенка к окружающему миру, погруженность в момент здесь и сейчас. То есть когда он не получает достаточно любви от близких, ищет ее в окружающем мире?
— Он ищет ее в себе. И становится очень внимательным к миру. Мне кажется, надо быть немножко «без кожи», чтобы воспринимать мир глубже.
— Можно ли сказать, что эта внимательность и есть черта художника? И что Вы уже в детстве учились воспринимать мир как художник?
— Художник, как мне кажется, это раненый человек. Ему хочется выразить свою боль через искусство. Бывает, что человек «перебаливает» свою боль в общении с людьми, у которых более сложные ситуации, чем у него, — например, посещает приют, хоспис. Он понимает их боль и хочет ее облегчить. И тогда его собственная боль становится меньше. Такой человек тоже художник. То есть художник — это не только тот, кто воплощает чувства и мысли в технике, а тот, кто умеет видеть красоту во всем — в другом человеке, в общении. Если ты отдаешь себя и полезен миру — ты художник.
Есть те, кто несут в мир свой негатив, показывают изнанку. Но я думаю, что художник связан со словами «красота», «жизнь» и «любовь». Он должен созидать, давать надежду миру, «обезболивать». Художник должен быть лечащим, как доктор.
— Ваши работы лично у меня вызывают светлые слезы, они лечат. Как во время работы происходит трансформация боли в светлое послание? Вы что-то делаете для этого специально?
— Не знаю. Для меня в моем творчестве происходит очень много непонятного. У меня спрашивают: «Как Вам удалось это сделать?» А мне ли это удалось? Просто у меня есть необходимая рана, через которую может действовать Бог моими руками. И спасибо, что я могу быть причастной к Его деянию. И когда меня благодарят, я точно знаю, что это сделала не совсем я, и «отправляю» благодарность Богу.
— А Вы всегда ощущали, что в работе — только проводник?
— Я долго не понимала слово «талант». На начальном этапе, когда мне говорили красивые слова, конечно, подключалась гордынька: «Неужели это я сделала? Серьезно?» Я же слабым человеком была, да и сейчас несовершенный.
Затем я стала прислушиваться к миру и увидела вокруг столько красоты, которую создал не человек! Я поняла, что любое человеческое творение происходит только чуть-чуть с помощью самого человека.
Кто-то невероятно огромный, сильный что-то увидел в тебе, может быть, открытость, ранимость, податливость, пластичность, работоспособность, — и действует через тебя. От этого понимания захватывает дух и хочется благодарить: «Господи, спасибо, что Ты можешь действовать через меня».
Когда все кругом хвалят, это очень искушает и может развить тщеславие. Я борюсь, каюсь на исповеди, прошу у Бога устойчивости.
— А как возник персонаж девочки с котенком? Вы придумываете идеи или Вам «подсказывает» материал? Как это происходит?
— Сам материал тоже очень много диктует. Ты не совсем работаешь с материалом, а входишь с ним в содружеские отношения. Он настолько сильный и знающий, что твои руки и сердце становятся лишь соучастником создания чуда. Войлок действительно очень мудрый, и руки у меня очень мудрые.
Сначала рождается эмоция. И ты думаешь, как эту эмоцию можно выразить, через какой сюжет. «Приходит» некая картинка, но ты представляешь ее только слегка. Ты начинаешь лепить, например, девчонку, хотя не понимаешь до конца, какой она будет. Просто знаешь, какую эмоцию она должна выразить, и лепишь. Я леплю свои произведения в горячей воде. Когда работы мокрые, они как живые, еще теплые от горячей воды. И ты лепишь, лелеешь, любишь — как ребенка рожаешь. Это невероятное чувство. И потом вдруг уже твоя рука понимает, в какой конкретной позе девочки это чувство должно выразиться. Оказывается, эмоцию можно выразить легким наклоном головы, поворотом плеч, ладошки, пяточки.
Ты видишь, как рождается персонаж, и помогаешь ему появиться на свет. Ты как акушерка или повитуха (и одновременно мать). В итоге первоначальная идея воплощается еще лучше, чем придумалась… Каким образом всё получилось? Сама до конца не понимаю и не хочу понимать. Мне кажется, это нечто божественное.
Материал — шерсть — в этом случае очень много значит.
— А что в войлоке есть такое, что его отличает от других материалов?
— Когда я начала им заниматься, он не был популярным. Я искала себе учителей. Ездила в деревни к дедушкам, которые валяли валенки, и общалась с ними. Конечно, им было приятно, что к ним обратились, но при этом они вели себя немного отчужденно, как будто есть в этом какая-то тайна, которой они не хотят делиться.
Но если ты художник, то всё поймешь в процессе. В работе с войлоком нужно много сил, трудолюбия и терпения. Это долгий, физически трудный и даже болезненный процесс: материал фактурный и моментально стирает руки в кровь. Мои произведения буквально «созданы потом и кровью». В перчатках я работать не могу: не чувствую материал, не насыщаю его своей энергией. Я понимаю его через касания.
Первой моей работой были валенки. Я увидела, что валенки — это скульптурная, объемная форма — она сама себя держит, и подумала, что из этого материала, наверное, можно сделать что угодно. Стала пробовать. Сначала рождался просто образ, персонаж, затем я поняла, что этот персонаж — часть какой-то очень большой истории, и постепенно отдельные истории переросли в драматургию.
— У Вас только детские персонажи. Почему?
— Да. Я не очень понимаю, как делать взрослых. Технически — понятно, я чувствую форму, умею лепить скульптуры, знаю, как выглядит тело. Но, мне кажется, взрослые из шерсти выглядели бы с претензией на серьезное скульптурное произведение. А с детскими персонажами — это вроде бы скульптура, но не совсем: полусон, полуявь, полумультик, полусказка...
— Когда люди смотрят Ваши работы, чаще всего говорят, что они как живые. А как Вы понимаете, что персонаж ожил?
— Он начинает «звенеть». Я не могу это объяснить точно, но если я чувствую, что он «зазвенел», значит, живой. Однажды одна девчонка долго не получалась. И я поняла, почему она не может родиться: потому что я ее не люблю. Мне нужно было сделать ее быстро, и это единственная девочка, которую я не успела полюбить. Когда я это поняла, даже расплакалась. Как я могу давать кому-то жизнь без любви? Обняла — и она сразу получилась. Это поразительно.
— А как их полюбить? Это же просто кусочек шерсти…
— Всё, что я делаю, стараюсь делать с любовью. Особенно ребяток. В процессе их создания текут слезы. Леплю, леплю — и вдруг как обниму! Не потому, что они хорошенькие, а потому, что к ним появляется глубокое материнское чувство. Как это происходит, я не знаю. Но Бог тоже знает, что без любви нельзя. И вообще ничего нельзя делать без любви. Поэтому я не работаю на заказ: ведь ты же не можешь на заказ родить ребенка?
— Вас часто называют миссионером. Ваши выставки проходят в колониях, хосписах, госпиталях. Можете рассказать про этот опыт?
— Я сейчас тружусь сестрой милосердия, ухаживая за тяжелоранеными бойцами в госпиталях. В основном это штурмовики, разведчики, потому что они с самых передовых позиций. Штурмовики — это как раз ребята из мест заключения. Зачастую это люди, от которых отвернулся мир, и их посылают выполнять самые сложные задачи. Побывав в местах заключения, они остро понимают, насколько ценна жизнь и мир, и готовы за это отдать свою жизнь.
— А тяжело ухаживать за такими людьми?
— Они всегда заботятся о тебе больше, чем ты заботишься о них. Они тебя жалеют. Ты вроде бы сама сестра милосердия, но они милосерднее тебя. И удивительно, что в этих сильных людях нет уныния, несмотря на серьезные телесные утраты, в них очень много любви и заботы.
До того, как я побывала в женской колонии с выставкой, совсем не думала про эту сторону жизни. Люди стараются помочь больным, немощным, уходящим, но мало кто помогает людям, которые сбились с пути. Мы часто считаем, что они сами виноваты.
Я перестала осуждать этих женщин, стала думать о них с любовью. Как говорят люди, «от тюрьмы и от сумы не зарекайся». Спасибо, Господи, что ты меня ведешь по другому пути.
Конечно, тюрьма — это совсем не женское место. Им не хватает не столько внимания, сколько любви и проявления своей женской сути. И вот у меня появилось желание провести там выставку, чтобы согреть этих женщин и дать им возможность почувствовать себя женщиной, матерью и некогда ребенком. Когда я привезла к ним войлочных детей, их материнское чувство ожило.
Помимо выставки я решила полепить с ними пельмени. Привезла мультиварки, ведро фарша. Когда они месили его руками, мне хотелось плакать, глядя на них...
— Ирина, у Вас уже сложилось какое-то впечатление о нашем монастыре?
— Про ваш монастырь мне рассказала подруга — режиссер, актриса Анна Артамонова. Когда насельница вашего монастыря монахиня Агапия была в Москве, моя выставка как раз стояла в госпитале, она посмотрела ее и влюбилась. И вот я приехала к вам.
Я здесь как у Христа за пазухой. Всё, с чем я соприкасаюсь, сделано с любовью. Я поняла, что хочу тут жить (смеется).
— Вам интересно, как люди воспринимают Ваши работы?
— Мне очень нравится наблюдать за людьми на выставке, они так радуются. Наблюдать за радостью — такое счастье! И понимать, что ты стал проводником к этой радости.
— Вы говорили про внутреннюю боль внутри каждого художника, но у Вас столько света в глазах, что никогда бы не подумал, что она у Вас есть…
— Неделю назад в СВО погиб мой очень близкий человек. Священник мне говорит: «Пойми это через радость». Я очень хочу, но пока до конца не могу. Я на пути принятия.
Каждый из нас проживает земную жизнь как испытательный срок. Мы проходим тут некую проверку и тренировку, а настоящая работа будет там. И я понимаю, что смерти нет, есть только любовь.
Беседовала Ольга Демидюк
Фотографии Максима Черноголова и из личного архива героини
* 3 марта в «Ковчеге» состоится авторская встреча с Ириной Андреевой. Начало — в 12:30.
01.03.2024
