Нила Степановна Микулич — ребенок войны. В 1941-м ей исполнилось 7 лет, но она до сих пор помнит всё, что пришлось пережить: как на ее глазах расстреляли отца, как болела тифом мама, как издевался сосед-полицай… 22 июня, в скорбный день начала Великой Отечественной, Нила Степановна вспоминает войну.
— Для меня 22 июня — это день глубокой печали, — начинает рассказ Нила Степановна. — Сразу вспоминается, как накануне войны, 20 июня, уходил на сборы мой отец, как обещал, что мы приедем на присягу. А потом…
Родилась я в Лошице. Моя мама, Эмилия Венедиктовна Недбальская, была простой крестьянкой. Отец, Степан Степанович Реутович, после армии окончил партийную школу и по распределению был направлен руководителем на Косинскую машинно-тракторную станцию (МТС) в Логойском районе.
Отец был на своем месте: он умело организовывал людей, находил с ними общий язык, по-хорошему относился к работникам, никогда не скандалил, не повышал голос. Благодаря памяти о моем отце мы и выжили во время войны: все соседи помогали чем могли. В том числе и поволжские немцы, которые когда-то построили в деревне спиртзавод, а затем помогали организовывать Косинскую МТС.
21 июня отец уехал на военные сборы в Уручье. Я горько плакала, а папа обнимал, успокаивал: «Не расстраивайся, приедете ко мне на праздник, на присягу, увидишь меня в военной форме». Но ни формы, ни оружия им не успели выдать — началась война.
Минск сильно бомбили, даже мы в Логойске проснулись от грохота. Мама и бабушка взволнованно переглядывались, а я думала, что это просто гроза…
Спасаясь от бомбежек, папа с товарищами несколько дней укрывались в болоте, пытались выйти к частям Красной армии. Но фронт ушел дальше, Минск оказался оккупирован. В соседнем Смолевичском районе, в деревне Рудня, уже обосновался карательный отряд, которым командовал финн. А после русско-финской войны финны были настроены крайне недоброжелательно, лютовали. И папа попал в их лапы.
Офицер, коммунист, руководитель… «Расстрелять!» Вместе с папой к смерти приговорили и его товарища, секретаря комсомольской организации Ивана Витушкина.
В этом карательном отряде переводчиком оказался немец, который работал на Косинской МТС под руководством отца. Все надеялись, что он как-то выкупит отца, защитит его. Тот старался, но финн был очень упрямый и жестокий.
Мама и ее сестра, как только узнали, что отца будут расстреливать, сразу же помчались туда. Их задержали и повели в комендатуру. А я… Бабушка не удержала, и я пошла следом за мамой и тетей. Болталась туда-сюда возле комендатуры, плакала, выглядывала, как к ним подойти. Слышала, как этот финн кричал на маму и тетю, обзывал их. Очень мне запомнился его громкий крик.
Чужое место, чужие люди, я маленькая, но каким-то чудом нашла место, где удерживали папу с товарищем под конвоем из трех немцев с автоматами. С криком «Папа!» я бросилась к отцу, уцепилась за его сапог… Один немец меня просто отпихивал сапогом, а средний был самым жестоким — со всей силы шибанул меня ногой. Я с криком отлетела. Вижу — он уже папу бьет, по ногам, чтобы тот встал на колени. А папа покачивается, но не сдается. Я снова к нему: «Папочка, папа!» А немец снова ударил ногой, да с такой силой, что я покатилась с горки и осталась лежать под забором. Видимо, потеряла сознание. Я только его сапог запомнила, твердый как камень.
Меня подобрали хозяева дома, умыли лицо, пожалели. А потом я услышала автоматную очередь. Сначала убили папу, потом Витушкина. Когда пришла в себя, увидела только, что уже копают могилу.
Маму с тетей не пустили попрощаться с отцом, угрожали.
Когда они меня нашли, я была никакая. Мама и тетя по очереди несли меня домой.
Все плакали. Но я это помню смутно, отстраненно. Долго еще не могла прийти в себя, перед глазами всё время стояла картина, как немец бьет папу сапогами, а папа не встает на колени. Я не могла ни есть, ни спать — никак не могла освободиться от всего, что увидела и пережила.
Нам даже не разрешали могилку навестить. Немцы, правда, предложили выкупить тела умерших. Мама Витушкина когда-то служила у помещика, который за хорошую службу подарил ей обручальное кольцо. Вот за это кольцо она выкупила тело погибшего сына. А у нас ничего золотого не было…
Только когда карательный отряд убрался из деревни, мы смогли навестить могилу отца, поклониться ему. И посадили елочку, чтобы могилка не затерялась. Моя сестричка младшая еще говорила: «Давайте раскопаем, дадим ему ручку, и он вылезет»…
Я написала четверостишие, которое очень хочу выгравировать на памятнике:
Не жди, фашист, что встану на колени
И милости твоей буду просить.
Я стоя смерть приму,
А мой народ и армия родная
За всё тебе сумеют отомстить.
— Как оказалось, мама переживала смерть отца, будучи беременной. В войну родился мой младший брат. В то время уже началась эпидемия тифа, и мама сильно заболела. После родов уже не смогла подняться, не приходила в сознание. Если бы не бабушка и тетя, которые ее выхаживали как могли, мы остались бы круглыми сиротами.
Из соседней деревни приехал фельдшер Федорович, он тоже папу знал и уважительно к нему относился. Он осмотрел маму и посоветовал давать ей пить что-то кислое. И хотя все жили впроголодь, бабушка договорилась с соседями, что пришлет меня за кислым молоком.
Проходить мне нужно было мимо дома, где обосновались полицаи, из местных. Среди них был парень Коля, я его тоже на всю жизнь запомнила. Он вышел мне навстречу: «Ну что, большевистское щанё, что несешь?» И ударил ногой по крынке… Всё молоко вылилось на меня. Выбежала соседка, стала причитать: «Ой, Колечка, не трогай дите! Что ты делаешь, Коленька!» А Коленька в ответ: «Какое это дите, это большевистское отродье!» Соседка подняла меня, вытерла, довела домой. Я опять долгое время была сама не своя.
Большинство людей вокруг были хорошие, разумные. Даже эти самые поволжские немцы — пока они находились на службе у немцев, мы как будто были под защитой. Но потом их стали донимать партизаны, и они уехали. Зато среди своих были такие, как этот Коля… Хотя всегда был выбор. Наш сосед, Саша Лемешков, например, когда узнал, что его собираются забрать в полицаи, ушел ночью к партизанам.
А Колечка… Однажды собаку на меня натравил. И чуть ли не каждый день приходил к нам домой донимать маленьких детей. Маму с тетей гоняли на работы. Когда была жива бабушка, она за нами присматривала. А потом уже мы с моим двоюродным братом Олегом оставались за старших. Как только взрослые уйдут, Коля на пороге. Младшие детки сразу же под кровать прятались. А он придет, обругает скверными словами и сапогом из-под кровати выгоняет. А детки кричат испуганно, особенно тетина дочка Инна так кричала, так кричала… Коля этот забирал у нас всё, что мог, даже книги. Отец на этот счет старался, в доме была большая библиотека. Не знаю, что с книгами этот гад делал, может, просто из вредности забирал…
— Голодали всю войну. Мама долго болела, мы с тетей ходили на колхозное поле, собирали мерзлую картошку.
После освобождения тетя пошла в тракторную бригаду учетчицей, первую зарплату получила зерном. Мы его смололи и спекли что-то наподобие хлеба. Помню, как мы, пятеро детей, всё никак не могли отъесться.
Мы с первых дней войны поняли, кто такие немцы. Они появились на мотоциклах и из пулеметов стреляли по курицам. Разъяренные такие, оскаленные, страшные. И Саша Лемешков, который не захотел стать полицаем и ушел в лес, прятал нас тогда, чтобы не попали под выстрелы.
Но и среди немцев попадались не такие жестокие. Однажды у меня разболелась нога, опухла, внутри был нарыв. Мама вынесла меня на улицу, на большой плоский камень — погреться на солнышке. Топить-то дома тоже было нечем. Мимо проходил немец, увидел меня и начал осматривать ногу. Мама испугалась, я тоже вся колочусь, плачу. А он покачал головой и вскоре вернулся с сумкой с красным крестом. Вероятно, был фельдшером. Долго ощупывал ногу, а потом вскрыл нарыв, чем-то намазал, перебинтовал. Эту ночь я наконец спала. Назавтра он снова пришел на перевязку. Нога стала поправляться. Не знаю, может, он так клятву Гиппократа исполнял.
— Чего мы только ни испытали в ту страшную войну! И голод, и холод, и ненависть нечеловеческую, и доброту, с другой стороны… В общем, не дай Бог кому-то испытать подобное. Такое творилось: жгли, ломали, бомбили, уничтожали. Со всех сторон погибшие. У мамы еще двое сестер, ни у одной муж не вернулся. Один из них был танкистом и погиб на Курской дуге.
Помню, когда нас уже освобождали, танки шли мимо деревни. И мой двоюродный братик Олег побежал туда. У детей ведь какое понимание: танки идут, значит, там должен быть Олежкин папа. И вот стоит этот маленький мальчик и каждому проходящему танку кричит: «Папа! Папочка!» Как же он был огорчен, когда все танки прошли, а папы ни в одном не оказалось…
Мамин брат, Адам Венедиктович Недбальский, участвовал в ликвидации Вильгельма Кубе, генерального комиссара Белоруссии. Версии разнятся, что случилось с моим дядей. По одной, его схватили во время минирования дороги. По другой, его видели повешенным на площади Свободы в Минске.
У наших соседей было пять сыновей, ни один не вернулся. Сколько их мама слез пролила!..
После войны, когда я училась в педагогическом училище, большинство моих однокурсников росли без отцов.
И как такое можно не помнить, предать забвению? Это на века. Память о наших предках, об их подвиге и жертве. Для меня это не фигура речи, что мы живем только благодаря им. Ведь сколько жизней стоила Победа… Как такое можно забыть?
Записала Мария Котова
22.06.2023
