«Мне бы хотелось реализоваться в вечности»

Константин Мацан — один из тех журналистов и телерадиоведущих нового поколения, которые умеют говорить о православной вере и Церкви талантливо и небанально. Зрители знают и любят Константина как глубокого мыслителя и большого профессионала по передачам «Не верю!» на канале «Спас» и «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы поговорили с нашим гостем о культуре, вере, церковной миссии и не только.

— Православие — это живая вера в живого Бога. Значит, и разговор о Нем должен быть соответствующим. А что для Вас означают эти понятия: «живая» вера и «живой» разговор о Боге?

 

Фото Владимира Ештокина, журнал «Фома»

— У владыки Антония Сурожского есть такая мысль: если вдруг мы решили, будто всё, что мы знаем о Боге из нашего предыдущего опыта встреч, молитв, чудес, — это и есть Бог, значит, мы создали себе идола. Владыка подчеркивал, что мы сегодня должны встать перед Богом и быть готовыми встретить Его таким, каким Он пожелает открыться нам сегодня. И эта встреча может быть очень непохожа на весь наш предыдущий опыт.

Но если мы не готовы на встречу здесь и сейчас, без предварительных условий и заготовок, значит, мы верим не в Бога, а в придуманный нами образ…

Я очень люблю владыку Антония, и на меня, как и на многих, его тексты оказали решающее влияние. Одна из последних опубликованных книг владыки называется «Хаос. Закон. Свобода», где он говорит о двух пониманиях хаоса. С одной стороны, хаос предстает как энтропия, распад и беспорядок, а с другой, хаос — это еще не реализованные возможности, каждая из которых ждет своего воплощения. Второе понимание, как мне кажется, очень близко к нашему переживанию встречи с Богом.

 Каждый день, каждую минуту мир открывается как множество еще не реализованных твоих возможностей, твоих шагов, за каждым из которых можно разглядеть Божий лик, расслышать Его призыв. Вот тогда Он — живой. 

Тогда это динамика, а не статика. И, конечно, «живой» разговор — это апелляция к своему опыту, ведь на что еще мы можем опираться?

 

С протоиереем Игорем Фоминым

— Если мы говорим про реализованные возможности, поделитесь, пожалуйста, какая из Ваших передач стала особенной в этом смысле?

— Каждая по-своему дорога и интересна. Если что-то и выделять, то я остановлюсь на передаче «Родники небесные», которая выходила на радио «Вера» четыре года каждый будний день. В ней звучали архивные записи митрополита Антония Сурожского, отца Александра Шмемана, фрагменты из других духовных книг. Возможность ежедневно прикасаться к таким текстам была большим счастьем и благословением. Когда работаешь над такой программой, ни одна минута не проходит зря. Сейчас «Родники небесные» выходят в повторах.

— А что лично Вам дает ваша работа?

— В первую очередь ты сам просвещаешься и наполняешься. У меня был опыт работы в светских медиа. И это совсем другое. Я работал в новостях на одном телеканале и внутренне ощущал неудовлетворенность. Вот прошел еще один день моей единственной жизни — и что? Я сделал репортаж о каком-то событии, которое сегодня вроде бы считается интересным, но завтра же окажется не важным… При этом я вовсе не отрицаю значение новостной журналистики и ни в коем случае не обесцениваю труд ее творцов. Просто каждому свое. Большая ценность и удача иметь возможность говорить о вере — о том, что лично для тебя является экзистенциально главным.

 

— Константин, когда Вы создаете какую-то программу, радиопередачу или пишете репортаж — ставите ли Вы какую-то внутреннюю задачу перед собой, например привести кого-то к вере, к Богу? Нужно ли вообще концентрироваться на том, чтобы твой текст или слово приносили такой плод? Или достаточно формулы «делай, что можешь, и будь что будет»?

— Мне кажется, невозможно работать, не имея внутренней миссии или «сверхзадачи», если использовать выражение Станиславского. Ради чего ты это делаешь? Есть ли хоть что-то в твоем материале, что может зрителя или читателя побудить измениться? Хотя бы на йоту, на миллиметр — на большее мы и не можем рассчитывать. Есть ли хотя бы шанс, что после этой статьи или передачи кто-то задумается, остановится и спросит себя: «А чем я живу?» Станет ли хотя бы на миллиметр человек ближе к Богу?

Понимаю, что звучит очень претенциозно. И, конечно, когда садишься в студии к микрофону, ты в таких категориях не мыслишь: твоя непосредственная задача — сделать хорошую, интересную, профессиональную программу. Но вопрос: «А ради чего мы вообще собрались и всё это затеяли?» — остается. И вот тогда вспоминаешь: «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?»

— То есть наша задача — сеять зерно, а какие плоды взойдут — дело Бога?

— «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Однажды в программе «Не верю» участвовал один священник, которому не понравилось, как он выступил. А позже одна зрительница написала, что именно после этой программы она впервые исповедалась и именно у него. То есть в этом священнике она увидела что-то такое, что откликнулось, отозвалось в ее душе. А один человек — это уже много.

 

Программа «Вызывайте доктора!», разговор с доктором физико-математических наук и популяризатором математики Алексеем Савватеевым

— Константин, несмотря на то, что православных медиа довольно много, не кажется ли Вам, что мы так или иначе всё равно варимся в собственном соку и не выходим на внешнюю, не церковную аудиторию? Приведу здесь пример о. Павла Островского, который не боится появляться на крупных светских площадках, например, у Ксении Собчак, Юлии Меньшовой, Сергея Мезенцева. Как Вы считаете, должны ли православные медиа ставить перед собой такую задачу?

— Сколько работаю, столько эта тема обсуждается: не получается ли так, что мы пишем и вещаем для «своих»? И окончательного решения эта проблема, как мне представляется, не имеет. Любое религиозное СМИ начинается с задачи «миссионерствовать для внешних». Но в итоге немалую часть аудитории всё равно составляют люди церковные. И это просто данность. И это нормально.

Есть те «внешние», кого разговором на религиозные темы хотелось бы впервые «зацепить» и увлечь, это важнейшая часть аудитории, при этом в нее всё равно попадают люди изначально уже хоть как-то «лояльные» — не отрицающие с порога саму религиозную проблематику. Но есть и те «не внешние», «свои», которые с готовностью подключаются, например, к православному радио, потому что им нравится, когда с ними говорят об их жизни. Такая двойственность, как я замечаю, свойственна любому миссионерскому проекту. Поэтому горевать по этому поводу смысла нет.

Пример отца Павла Островского замечательный. Но таких ярких, харизматичных миссионеров, которые хорошо «чувствуют формат» светских ютуб-каналов, не может быть много, их не поставишь на поток. Насколько я знаю, недавно он выпустил японскую мангу на евангельские мотивы. Мне кажется, здорово и интересно. Но это же не значит, что мы теперь оставим в стороне остальные жанры и перейдем полностью на язык японской массовой культуры…

 

С отцом Павлом Островским на встрече смыслового клуба «Резонанс»

— Говоря о культуре и вере, люди обычно делятся на два лагеря. Одни уверены, что культура не может привести к Богу и даже, наоборот, уводит. А другие убеждены, что культура может и должна стать вторым крылом веры. На Ваш взгляд, как могут взаимодействовать культура и вера?

— В этом споре я лично на стороне культуры, если под культурой понимается искусство, поэзия, театр, музыка. Главное, чтобы любое произведение было сделано талантливо и художественно хорошо.

Может ли человек, посмотрев спектакль, выйти из театра верующим или решить стать волонтером в хосписе? Не знаю… Конечно, всё возможно. Известен пример русского философа Евгения Николаевича Трубецкого, который испытал сильнейшее религиозное переживание, слушая Девятую симфонию Бетховена: эстетическое чувство перешло в подлинно религиозный опыт. Но такие случаи — это непредсказуемость Божьего Промысла. Господь может коснуться сердца человека как угодно, в том числе и через спектакль или симфонию.

Но это совсем не про задачи спектакля или симфонии. И всё же искусство может менять человека — просто не напрямую, а косвенно, создавая контекст жизни. Если, например, вокруг будет много хороших и добрых спектаклей, каждый из которых по-своему будет обращать взгляд человека к Небу, — в этом случае зритель будет существовать в атмосфере, в которой проще поверить в Бога и стать волонтером в хосписе.

 Культура и искусство создают контекст, в котором мы живем и в котором вызревают наши волевые решения. 

Но в целом, мне кажется, если спектакль или фильм по-настоящему глубокий и говорит о важном, он так или иначе заставляет поднять глаза к Небу. Это та мера, которой от культуры можно ждать.

 

Лекция в Высшей школе телевидения МГУ им. М.В. Ломоносова

— В вашем репертуаре тоже есть несколько спектаклей. Причем вы играете их не на театральной сцене, а в клубах. Поделитесь, пожалуйста, почему такое необычное место?

— Да, наш спектакль «Папа, мама, я и Офелия» режиссера Александра Назарова проходит в необычном пространстве — в клубе. Перед зрителями, сидящими за столиками, разворачивается то ли комедия, то ли драма, где герой через конфликт с отцом приходит к Богу и начинает воцерковляться. Получилась по-хорошему хулиганская трагикомедия с элементами фарса и провокациями, но в итоге — про покаяние и обращение человека к Богу.

В спектакле звучит молитва «Отче наш», в сюжет и драматургию она вписана очень органично и оправданно. Сына играю я и молитву произношу тоже я. Помню, на премьере ко мне подошла одна из зрительниц и выразила опасение: «Молитва в клубе?! Среди жующих и даже выпивающих людей?! Вы не боитесь, что Вас уволят со "Спаса"?» Дескать, так рискованно, спорно… Я ей тогда ответил, что наоборот: слова молитвы, пришедшие к клубной аудитории, — это как раз победа. Человек приходит в клуб посмотреть спектакль, а со сцены звучит фрагмент Евангелия — в каком-то смысле ради этого всё и задумано.

Да, каждый раз мы будем возвращаться к вопросу границ, целей, чувства меры и художественного вкуса. И, конечно, никакой дидактики или «проповедничества». В такого рода произведениях всегда будет стоять вопрос, как бы не спрофанировать большие смыслы. Но на эти вопросы автор, художник, миссионер будет отвечать, видимо, каждый раз заново здесь и сейчас.

 

— Насколько я знаю, у Вас нет актерского образования?

— Нет.

— Вот чем больше я общаюсь с людьми, тем больше замечаю, что, когда человек на своем жизненном и профессиональном пути ищет Бога, Господь открывает такие грани, которые порой мы сами в себе не ожидаем увидеть…

— Если говорить о биографических моментах, у меня вышло еще интереснее. Я дважды поступал в театральный: один раз «по приколу» из любопытства, а второй раз даже попробовал подготовиться на режиссерское отделение, но, очевидно, плохо готовился, поэтому дальше первого предварительного прослушивания не прошел. И всё же внутренне продолжал о театре мечтать.

И вот спустя 10 лет в мою жизнь неожиданно ворвался профессиональный театр: сначала один спектакль, потом второй, и мы работаем дальше… Для меня эта история про то, что Господь дает тебе всё нужное, во-первых, если ты умеешь ждать, а во-вторых, как в поговорке, «всё сбудется, если только расхотеть». Это как раз мой случай.

 Когда ты перестаешь к чему-то сильно стремиться, то есть твое внутреннее желание перестает быть страстью, а значит, и опасностью, которая могла бы привести к чрезмерному увлечению, — тогда ты готов принять Божий дар. 

Наверное, именно тогда, когда ты готов что-то принять без лишней привязанности, Господь и дает желаемое. Ведь сердцем не нужно ни к чему привязываться, кроме Бога.

— Вы сказали, что, работая в религиозных СМИ, Вы обрели смысл, цель и миссию, то есть сейчас для Вас важно говорить и писать о Боге. Но ведь так было не всегда?

— Хорошо помню разговор с одноклассницей, которая спросила, верю ли я в Бога. Тогда я искренне ответил, что если скажу, что верю в Него, то совру, но если скажу, что не верю, — тоже совру. То есть не было никаких оснований полагать, что Бога нет, но этот вопрос меня как будто не касался. Но вопросы добра и зла, смысла жизни всегда были в голове.

А к вере я пришел на первом курсе института после лекции Владимира Легойды. Владимир Романович — мой учитель с большой буквы. Это была лекция по культурологии, на которой первые сорок минут я был убежденным агностиком, а вторые сорок минут — уже верующим.

— И что же он тогда сказал?

— Объясняя первокурсникам понятие религии, Владимир Романович процитировал мысль Алексея Федоровича Лосева: «Религия есть всегда то или иное самоутверждение личности в вечности». И, что называется, меня «пробило». Я понял, что вечность, очевидно, есть, и если так, то мне точно хочется в ней самореализоваться, а значит — я религиозный человек.

 То есть я не столько "пришел к" вере, сколько "открыл" ее в себе. 

Второй момент был связан с, казалось бы, общеизвестным фактом, что русская культура сформирована Православием. Я поймал себя на мысли, что при словах «русская культура» у меня возникает определенная ассоциация, зрительный образ — пейзаж с храмом. Своего рода «Над вечным покоем» Левитана. Эта картина естественно выскочила из подсознания. Во мне ничто не возражало против того, что я принадлежу к культуре, пропитанной Православием.

 

Исаак Левитан «Над вечным покоем»

А слова апостола Павла и уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2: 20) на фоне первых двух звеньев о вечности и Православии стали важным третьим звеном.

 Я понял, что Бог — это не что-то внешнее, под что ты должен подстроиться, а Тот, Кто имеет отношение к твоей самой глубокой глубине. Тот, Кто тебя изнутри меняет, просвещает, формирует. Двигаясь вглубь себя, ты приходишь к встрече с Богом. 

Как видите, мой приход к вере изначально был интеллектуальным. К нравственным переменам в образе жизни и к реальному воцерковлению я не сразу пришел, это был путь. И до сих пор всё, что связано с интеллектуальной картиной мира — философией, богословием, — привлекает само, а вот практическая церковная жизнь — сфера, где себя надо постоянно понуждать.

— Спасибо за эту историю. Иногда начинаешь унывать, потому что церковная жизнь дается с таким трудом, а мы же все-таки о Боге говорим и пишем…

— Между молитвой и религиозной журналистикой есть прямая корреляция. Чтобы в этой теме работать — нужно молиться. Если ты говоришь с людьми о духовной жизни, а сам ею не живешь, в какой-то момент начнешь лицемерить и фарисействовать. И всё превратится в формализм и схоластику, холодную и ничем не наполненную. А когда пытаешься в свою меру молиться и жить духовной жизнью, тогда есть почва, на которой можно строить разговор.

— Мне кажется, это еще и хороший рецепт к запросу «как не уставать писать на религиозные темы», чтобы слово о Боге не превращалось в рутину. Если ты «горишь», то даже какие-то обычные или повторяющиеся темы каждый раз будут открывать что-то новое.

— Мне кажется, метафора «горения» или «угасания» не учитывает волю человека. Как будто ты гаснешь и просто ждешь, чтобы что-то вновь тебя зажгло.

 По моему скромному опыту, духовная жизнь начинается именно с воли — ты должен сам себя зажигать. И речь не о том, чтобы ждать вдохновения, а брать и молиться, брать и читать Евангелие или святых отцов. 

Просто в нашем случае это важно еще и в силу профессиональной необходимости. Так что мы счастливые люди — у нас есть дополнительный стимул ежедневно совершать «впрыски Царствия Небесного», как говорил, кажется, отец Серафим Роуз. Не нужно ждать, когда ты снова зажжешься, а самому своим решением и усилием «впрыснуть» в себя немножко Царствия Небесного. Вернее, «впрыскивает», если продолжать эту метафору, только Сам Господь. Но сначала ты должен подставить сердце.

Беседовала Мария Котова

Фото из личного архива К. Мацана и из интернета

17.02.2023