Боюсь его, как огня. Но он неминуем. Он неумолим. Он жесток. Он обоюдоостр и обоюдоранящ. Подростковый бунт — время безвременья, падения в непонятное и взлета к непознанному. Время войны за ребенка с ребенком, который уже не совсем ребенок. А можно ли без войны? Вот мне очень интересно! Бывает ли так, что тихо-мирно повзрослел человек, без противостояний и прений с родителями? Если у кого-то так получилось, пожалуйста, найдитесь и поделитесь опытом.
Два корабля — ребенок и родители — движутся по своим законам, с огромной скоростью, и столкновение неизбежно, ведь подростковый период — это буря, которая сбивает настройки связи. Маяки практически полностью скрыты туманом. Слышимость почти нулевая, хотя с обоих бортов в рупоры, надрываясь, кто-то кричит. Обрывки фраз уносит ветер, но кричащие думают, что их просто игнорируют на той палубе. Они же стараются быть услышанными изо всех сил!
— Куда тебя несет в сторону? Так можно с размаху влететь в скалу! Держи правее! Я там плыл, я знаю, что там безопасно!
— Смотри! Я прокладываю новые пути! По изведанным тобой ходить скучно!
— Мне страшно за тебя!
— Мне интересно!
— Пожалуйста, обойди вон тот валун!
— Пап, я борт поцарапал чуть-чуть. Посмотришь? Только побыстрей, уже полтрюма воды.
— Ты зачем покрасил палубу в такой яркий цвет? Что за ерунда? Мы всегда были белыми, это неприлично! А какой безумец повесил пиратский флаг? И к чему на мачтах шарики?
— Смотри, что я придумал! Я в восторге от нового вида! Это сделал я, и это важнее всего того, что кто-то делал до меня, важнее мачты и парусов.
— Эти новые штуки уродуют и портят тебя, мешают двигаться. Видно, насколько они не твои, они тебе чужды, прямо руки чешутся очистить корабль от всего этого наносного и бредового. За этим тебя не видно.
— Смотри, это теперь я! Я нашел себя настоящего, шарики, флаг и новый цвет подчеркивают мою уникальность, помогают выделиться!
— Что за дикие звуки несутся с твоей палубы? Ты что, живую чайку в мясорубку засунул?
— У меня новый любимый певец! Тебе нравится?
— То ли чайку отпустили, то ли она закончилась, но наконец я этого не слышу!
— Пап, у меня колонка сломалась, почини, а?
— Не понял, а что это плывет у тебя по левому борту? Недорыба или недочеловек? Ну-ка отплыви на безопасную социальную дистанцию!
— Познакомься, пап, это моя девушка. Зовут Ариэль. Немного русалка, но мы же современные люди и не будем обращать внимание на нашу непохожесть, да ведь? Главное же любовь?
— Мой сын не будет встречаться с русалкой с именем стирального порошка!
— Мы уходим вместе навсегда!
Яркий хлопок форточкой. Занавес.
Сколько слез можно было бы не пролить, сколько нервов можно было бы сберечь, если бы не туман и не плохая слышимость! Но они — извечные спутники бурь. С другой стороны, вечный штиль не дает двигаться вперед, он монотонен и скучен, в конце концов. Только как выжить и совсем не пропасть, когда волны выше всяких сил и ветер не дает дышать? Может быть, постараться заранее зажечь маяк поярче, чтобы его луч пробивал самый густой туман отчаяния? А что, если огнем его сделать веру? Подлинную, крепкую, с полным доверием Всевышнему, что Он видит нашу беду и в ней нас не оставит… Если хоть на одном корабле откорректируют свой курс при помощи такого маяка, то шансы сокрушительного столкновения снизятся, правда? А если паузы между порывами ветра использовать не только, чтобы докричаться до другого борта, но и для того, чтобы подать сигнал бедствия Тому, Кто точно может помочь? Коротенький такой сигнал: «Господи, помилуй нас!»
А на тот борт имеет смысл только сигнализировать всеми доступными средствами: «Я люблю тебя!» У этого сигнала самая большая вероятность быть принятым.
Всякая буря проходит. Тот, кто добирается до тихой гавани, входит в нее совсем иным — повзрослевшим, помудревшим, с изрядно потрепанной гордыней, с потерянным в пути чужим ненужным грузом, с новыми мыслями и обновившимися приоритетами. И с несказанной радостью о том, что второй корабль тоже пришел в гавань.
Взрослеющему человеку важно расти в мир честности. Он кожей чувствует малейшую фальшь. Помните, как корежило от лицемерия взрослых Холдена в селинджеровской «Над пропастью во ржи»? Как чутко он улавливал искусственные интонации, например, в общении директора предыдущей школы с родителями: «А ушел я из Элктон-хилла главным образом потому, что там была одна сплошная липа. Всё делалось напоказ — не продохнешь. Например, их директор, мистер Хаас. Такого подлого притворщика я в жизни не встречал. В десять раз хуже старика Термера. По воскресеньям, например, этот чертов Хаас ходил и жал ручки всем родителям, которые приезжали. И до того мил, до того вежлив — просто картинка. Но не со всеми он одинаково здоровался — у некоторых ребят родители были попроще, победнее. Вы бы посмотрели, как он, например, здоровался с родителями моего соседа по комнате. Понимаете, если у кого мать толстая или смешно одета, а отец ходит в костюме с ужасно высокими плечами и башмаки на нем старомодные, черные с белым, тут этот самый Хаас только протягивал им два пальца и притворно улыбался, а потом как начнет разговаривать с другими родителями — полчаса разливается! Не выношу я этого. Злость берет. Так злюсь, что с ума можно спятить».
Выросший человек порой не готов признаться даже себе, что, встраиваясь в существующую систему человеческих взаимоотношений, гоняясь за успешностью, он где-то принял некое лукавство как неизбежность, как вариант нормы. Признаться и обнажить это в себе тем больнее, что память ведь не скрыла еще собственное горячее желание вырасти в честный мир. А потом же было желание исцелить открывшуюся нечестность во взрослом мире. А потом — согласие с тем, что «так принято», подстройка себя под то, что есть. Да робкие сомнения в душе, что можно было бы и не подстраиваться, сохранить жажду честности и прямоту души. Слабые попытки выпрямить душу. Но то ли попытки слишком слабые, то ли сколиоз души застарел, требует долгой работы, на которую нет времени и сил. Или стараешься всё же, сражаешься с неправдой в себе, где-то проигрываешь, где-то побеждаешь, но радуешься малым победам: «Не всё сразу, потихоньку!» И когда твой подросток, который всей кожей отторгает компромиссы, вдруг разом сдергивает покров твоего самоуспокоения, с прожектором высвечивает твои все изъяны, все недочищенные уголки души… Как тут вовремя открыть объятия и закрыть рот? Наверное, только написать себе в сердце крупными буквами, что ему сейчас больнее, чем тебе, хоть он наглый невозможно. Просто он бьется всей своей угловатостью сразу о реальность, ранит себя и окружающих. От частоты и силы этих ран хочется взвыть и ответить соответствующе. Тем более, что мы это умеем, знаем, куда ему чувствительнее всего будет получить нравоучительный тычок. А надо, наоборот, промыть его ранки, продезинфицировать, подуть, по головке погладить и дать надежду, что всё впереди будет хорошо и даже замечательно, что родители с ним и за него. Хотя и хочется стукнуть, встряхнуть хорошенько и вытрясти всю глупость разом. Взрослеет ребенок, взрослеют родители. Перемены — это всегда трудно. Пройти б их с честью и минимальными ранами, вот задача.
27.05.2021
