В дни срама и позора

О том, что обретение иконы Божией Матери «Державная» совпало с готовившимся без малого столетие «свержением самодержавия», как и о том, что обретение было истолковано православным народом как указание на то, что царская власть в России перешла теперь к Божией Матери, знают едва ли не все интересовавшиеся историей Русской Церкви. Знаем мы также, что случайных совпадений не бывает, и потому стоит рассмотреть знакомый сюжет более детально.

Первый вопрос: почему указание на местонахождение этого образа было дано обычной, судя по всему, крестьянке? Не потому ли, что «рабоче-крестьянская власть», начав войну деревне в 1918 году, изведет крестьянство, составлявшее 80% населения Российской империи, под корень — сначала продразверстками, а затем «раскулачиванием» и колхозным рабством?

Для обретения ненавистной для «советской власти» иконы была избрана крестьянка из самой что ни на есть глухомани — деревни Починок Жирошкинской волости Бронницкого уезда — Евдокия Андрианова. Никаких сведений о ней мне обнаружить не удалось, но и это имя, и эта фамилия есть в святцах наших новомучеников, а точней — преподобномучениц, одна из которых — расстрелянная в 1942 году монахиня Евдокия Андрианова. Не косвенное ли это указание на дальнейшую судьбу этой женщины?

Примечательны и дни, в какие Евдокия, чье имя в переводе с греческого означает «благоволение», увидела два своих сна.

В первом из них она услышала голос: «Есть в селе Коломенском большая черная икона. Ее нужно взять, сделать красной, и пусть молятся». Сон этот датируется 13 февраля 1917 года — днем начала Великого поста, наступившего сразу вслед за праздником Иверской иконы Божией Матери. А еще 13 февраля, по замыслу не гнушавшегося никакими средствами ненавистника Николая II и лидера либеральной оппозиции Александра Гучкова, должно было стать последним днем Российской империи: вооруженное восстание было спланировано Гучковым на 14-го, но «что-то пошло не так».

А еще интересен отзвук сказанного во сне крестьянке в письме императрицы Государю от 3 марта 1917 года, на следующий день после «отречения» и обретения иконы. Речь тут идет также о богородичной иконе — «Знамение» Царскосельской: «У Нас был чудный молебен и акафист перед иконою Божией Матери… Поручила Их [Детей] и Тебя Ее святому попечению. Потом Ее пронесли через все комнаты [...] Все кругом черно, как ночь, но Бог над всем. Мы не знаем путей Его, ни того, как Он поможет, но Он услышит все молитвы».

«Черная икона… все кругом черно, как ночь, но Бог над всем…» — именно это мы и видим на иконе, где чернота опустившейся на Россию ночи контрастирует с красным одеянием Богородицы с Младенцем на коленях и атрибутами царской власти — скипетром и державой — в руках.

Но почему Евдокия не отправилась в Коломенское сразу? Почему собралась туда лишь через два-три дня после второго сна, приснившегося ей через десять дней после первого, в ночь на 26-е?

Ясно лишь одно: и эти сны, совпавшие один с неудавшимся, а другой с удавшимся переворотом, и то, что обретение «Державной» произошло в тот день, когда в истории монархической государственности в России была поставлена кроваво-грязная точка, — знаки для тех, кто способен их прочесть…

Знала ли Евдокия о кровавом шабаше в невской столице, названном Керенским «великой бескровной русской революцией»? Для наглядности — несколько строк из мемуаров последнего начальника Охранного отделения генерал-майора Константина Глобачева: «Те зверства, которые совершались взбунтовавшейся чернью в февральские дни по отношению к чинам полиции, корпуса жандармов и даже строевых офицеров, не поддаются описанию. Они нисколько не уступают тому, что впоследствии проделывали со своими жертвами большевики в своих чрезвычайках… Городовых, прятавшихся по подвалам и чердакам, буквально раздирали на части, некоторых распинали у стен, некоторых разрывали на две части, привязав за ноги к двум автомобилям, некоторых изрубали шашками. Были случаи, что арестованных чинов полиции и вовсе не доводили до мест заключения, а расстреливали не набережной Невы, а затем сваливали трупы в проруби. Кто из чинов полиции не успел переодеться в штатское платье и скрыться, тех беспощадно убивали. Одного, например, пристава привязали веревками к кушетке и вместе с нею живым сожгли».

Аналогичные описания находим и у других очевидцев. И многие ли были способны в те дни разглядеть Бога среди черноты той кровавой вакханалии, начавшейся с бунта Павловского полка в тот самый день, когда Евдокия увидела во сне «белую церковь, а в ней восседавшую величественную женщину, лик которой был сокрыт»? Когда Главнокомандующий, которого днем позже предадут все, включая председателя Думы и начальника штаба, командующих фронтами, Синод и августейших родственников, пережил на Божественной литургии необычный сердечный приступ и тоже — перед богородичной иконой?

«Старое сердце дало себя знать, — писал он императрице из могилевской Ставки. — Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Пречистой Девы».

Образ этот — Владимирская икона Божией Матери — был доставлен в Могилев по настоянию Александры Федоровны, и именно перед этой иконой был отслужен под проливным дождем молебен об успехе русского наступления, названного Луцким (Брусиловским) прорывом. Второй прорыв, запланированный на весну 17-го, должен был закончиться парадом русских войск в Берлине, чего не могли допустить ни «союзники», ни курируемые ими неутомимые «борцы с самодержавием» внутри страны. И страна рухнула обоюдными усилиями резервистов-дезертиров, выпущенных ими из тюрем уголовников, «народных избранников» и генералов, главный из которых, Алексеев, попросту отменил царский приказ об отправке в мятежный Петроград верных присяге частей.

26-го взбунтовался один из полков, а 27-го заполыхал Окружной уголовный суд на Шпалерной и над Зимним дворцом взвилось красное знамя.

В те роковые дни, по словам Василия Розанова, «рушилось все, разом, царство и Церковь». Рушилось, но не рухнуло. И не рухнет. В этом и удостоверяло явление «Державной» в тот день, вечером которого, согласно общепринятой версии, царь-страстотерпец отрекся от царства, передав престол своему брату Михаилу Александровичу. И здесь мы снова сталкиваемся с некоторыми многозначительными «совпадениями».

Белая церковь в Коломенском, приснившаяся Евдокии, была церковью Вознесения Господня. Как и церковь напротив дома инженера Ипатьева, екатеринбургского «дома особого назначения». Вознесенским был и монастырь, откуда в год нашествия Наполеона с двунадесятью языками была перенесена в коломенскую церковь иконостасная, из третьего (пророческого) пояса икона Богоматери, написанная по типу цареградских икон приблизительно в конце XVIII века. Но в самой церкви ее не оказалось: выслушавший рассказ Евдокии настоятель, священник Николай Лихачев, обойдя с пришедшей все храмовые иконы, обнаружил ту, что снилась крестьянке, в подвале.

Первая Великая Отечественная и Вторая, почти выигранная, отнятая у России теми, кому, согласно Данте, вечно коченеть в девятом круге ада за свое предательство. Один подвал и другой, известный как «расстрельная комната»…

И та же, сразу ставшая известная всей православной Руси, икона, называвшаяся то Коломенской, то Державной, то Великодержавной, но уже на Ганиной Яме.

«В 4 часа утра 17 июля [1918 г.] все стихло, — записал в 1921 году следователь Николай Соколов показания Н.Н. Шабельского-Борка. — Мужики тотчас же кинулись к Ганиной Яме и там нашли [...] несколько вещей [...] Потом стали откачивать воду из шахты, привлекли учащуюся молодежь, офицерство и нашли разные вещи, из которых помню [...] икону Божией Матери Великодержавной, исколотую штыками, которую Великая княгиня Елизавета Феодоровна через графиню Толстую прислала Государю».

Исколотая штыками икона «земли русския Царицы Небесной» и добитые штыками Великие княжны, о чьей чистоте напоминают лилии Ганиной Ямы, и другая шахта — под Алапаевском. А еще — найденная среди бумаг в «доме особого назначения» молитва, сложившаяся, по-видимому, после Октябрьского переворота — в ноябре-декабре 17-го, присланная Елизаветой Федоровной вместе с иконой царской семье и переписанная рукой ее сестры:

«О, Державная Владычице Пресвятая Богородице, на объятиях Своих держащая Содержащаго Дланью всю вселенную, Царя Небеснаго! Благодарим Тя за неизреченное милосердие Твое, яко благоволила еси явити нам, грешным, сию Святую Икону Твою во дни сии лукавые и лютые, яко вихрь, яко буря ветренная нашедшие на страну нашу, дни срама нашего и позора, во дни разорения и поругания Святынь наших от людей безумных, иже не точию в сердце, но и языком и устнами дерзостно глаголют: «несть Бог!» и во всех делех своих сие безбожие показуют. Благодарим Тя, яко призрела еси с высоты Святыя Своея на скорбь и горе чад православных и яко солнце светлое увеселяеши ныне изнемогшие от печали очеса наша пресладостным зрением Державнаго образа Твоего! О, Преблагословенная Матерь Божия, Державная Помощница, Крепкая Заступница, благодаряще Тя со страхом и трепетом, яко раби непотребнии, мы припадаем со умилением, с сокрушением сердечным, со слезами и молим Тя и стеняще вопием Ти: спаси нас! спаси! Помози нам, помози! Потщися — погибаем. Се живот наш аду приближися, се обышедше обыдоша нас греси мнози, беды мнозие, врази мнози. О, Небесная Царица, скипетром власти Твоея Божественныя разсей, яко прах, яко дым, враги наши видимые и невидимые, борющие ны, хулящие Церковь нашу Православную, губящие Отечество наше, сокруши горделивые замыслы их, запрети им! Вкорени в сердцах всех нас правду, мир и радость о Дусе Святе, водвори в стране нашей тишину, благоденствие, безмятежие, любовь друг к другу нелицемерную! Державою Твоею всесильною удержи, Пречистая, потоки нечестия, беззакония, хотящие потопити землю Русскую в страшной пучине своей. Поддержи нас слабых, малодушных, немощных, унылых, подкрепи, возстави! Яко да под Державою Твоею всегда хранимии поем, величаем и славим Тя, Державную Заступницу рода Христианскаго, во веки веков. Аминь».

Кем она сложена — неизвестно. Но известно деятельное участие патриарха Тихона в прославлении иконы, а также его распоряжение составить ей «Акафист акафистов», собрав для него по частице из каждого акафиста, какие были написаны для богородичных икон. Также известно, что святитель-исповедник, анафематствовавший большевиков, но не благословивший вождей Белого движения, в конце 1918 года через епископа Нестора Камчатского отправил с просфорой иконку «русския земли Царицы Небесной» генералу Федору Келлеру, когда тот должен был возглавить Северную армию. Не благословение ли это на битву с армией Троцкого единственному из генералов, кто в марте 17-го не предлагал государю отречься от престола, но изъявлял в своей телеграмме в Ставку готовность встать на его защиту, на защиту православной России?

Найдись несколько таких генералов — и судьба нашей страны была бы иной.

Но Император сходит с трона,
Прощая всё, со всем простясь,
И меркнет Русская корона
В февральскую скатившись грязь^[1].

«Кругом измена, и трусость, и обман», — написал об этой повсеместной грязи, об этой всеобщей — за немногими исключениями — подлости преданный почти всеми Главнокомандующий, покидая Псков. Но Русская корона не померкла — ее унаследовала Заступница рода христианского, о чем не раз говорилось в среде русской эмиграции.

«Пречистая Матерь Божия не отняла совсем Своего покрова над Русской Землей, об этом свидетельствует чудесное явление в самый день отречения Государя Императора Николая Александровича 2 марта 1917 года последней нашей чудотворной иконы — Божией Матери Державной, — писал епископ Аверкий (Таушев). — Что это значит, как не то, что Пречистая Матерь Божия Сама взяла в Свои руки верховную царскую власть над Русской Землей, после того как обезумевшие русские люди отвергли своего Государя — Помазанника Божия? И Она со скорбью смотрит на тяжкие страдания русского народа, естественно порожденные его неистовым беснованием, и терпеливо ждет, как истинная Мать, его покаяния и обращения к Богу…» 

^[1] Георгий Иванов

15.03.2020