Лето перемен (часть первая)

Прошлым летом* в нашей семье произошли две значительные перемены, об одной из которых мне хотелось бы рассказать подробнее. С рукоположением отца Сергия ясно и понятно — все давно к этому шло. А вот для чего и почему у нас вдруг появилось двое мальчишек?..

Наверное, в каждой семье, в которой по какой-либо причине нет детей, рано или поздно задумываются об усыновлении. Но решиться воплотить эти мысли в дело не так-то просто. Так было и со мной. Мысли приходили, но казалось, если бы все совершилось само собой, если бы голос с неба грянул или еще что, то, может, и решились бы. А так — 15 лет прожили вдвоем, жизнь сложилась, течет размеренно, все на своих местах, все приятно и привычно, живешь вроде бы и не для себя — служишь Богу и ближним в мастерской и в Сестричестве. Чего еще надо? Правда, было в жизни несколько знаковых моментов. С детства от бабушки я слышала историю: когда моя прабабушка вышла замуж в 20-х годах прошлого века, у нее один за другим рождались и вскоре умирали дети. Она очень горевала, и окружающие посоветовали ей — приюти сироту, и Бог поможет тебе. Прабабушка так и сделала, взяла девочку-сироту. Та недолго прожила у нее: через какое-то время родные девочки разыскали ее и забрали. А у моей прабабушки родились три девочки, одна из которых — моя бабушка.

Еще помню момент — как мы с о. Сергием ездили к о. Николаю Гурьянову на остров Залит за благословением на венчание. Прямо перед нами подошла к батюшке «пожилая» супружеская пара (наверное, как мы с о. Сергием теперь), они просили у о. Николая благословение на усыновление. Тот просто благословил их, и они пошли к берегу, к лодке, на которой на наших глазах приплыли и которая их ожидала. Так же просто он благословил нас на венчание. Мы догнали эту пару и попросились к ним в лодку. Меня удивило, что они так мало побыли на острове, взяли благословение и сразу назад, я подумала, что они много раз уже здесь бывали, где-то неподалеку живут. А оказалось, что они издалека и видят о. Николая впервые. Так мы и плыли с ними в одной лодке — жених и невеста и пара с благословением на усыновление. Я часто потом об этом вспоминала…

А ускорения в этом процессе придал мне наш батюшка (протоиерей Андрей Лемешонок. — Прим. ред.). Как-то выступала я на воскресном собрании, делилась своими «духовными» терзаниями, а батюшка вдруг как скажет: «Тебе нужно стать нормальной женой, нормальной матерью, нормальным работником». Я даже не обиделась на эти слова: про работника и про жену я согласна, но «матерью» — это все равно, что безногому сказать: «Чего ты не ходишь, как все люди?» Я подумала, что батюшка или оговорился, или адресовал эти слова кому-то другому. Но на следующий день о. Сергий служил вместе с батюшкой, и батюшка говорит ему: «Ну, как я твоей матушке сказал? Сам не ожидал! Вот как Господь действует!»

Может, я как-то не так все услышала и поняла, ведь батюшка часто говорит, что человек слышит только то, что хочет услышать, но я не стала даже переспрашивать, так как мне казалось, что и так все понятно! Сказано «матерью» — будет сделано! И среди безногих бывают Мересьевы! Я стала читать в Интернете об усыновлении. Вышла на сайт Национального центра усыновления Республики Беларусь, читала, читала, а потом решила позвонить. Мне и говорят: «У нас как раз начинаются курсы психологической подготовки к усыновлению. Приходите, послушайте». Я к батюшке, а он без особого восторга: «Как муж скажет». Ну, о. Сергий говорит: «Иди, если хочешь». Ну и пошла. Столько интересных людей там встретила! Были там и бездетные пары, и пары, у которых уже был один ребенок, а второго не получалось родить. Были пары, которым не удавалось родить ребенка желаемого пола — к примеру, с двумя девочками, а папа хотел мальчика, или, наоборот, с четырьмя мальчиками, хотели девочку, и решили в пятый раз «не рисковать». А были люди без проблем с деторождением, а просто с желанием помочь одинокому ребенку. Как одна мама рассказывала: когда у нее родился второй ребенок и она его укачивала по ночам, так как он очень плохо спал, ей однажды пришла мысль: «А ведь есть дети, которых некому укачивать, некому взять на руки». И она стала волонтером в больнице, где лежали отказнички. А через какое-то время у них дома появилась маленькая девочка, от усыновления которой ее отговаривали все работники дома ребенка — такой болезненной девочка была.

Задолго до этого одна приемная мама (единственная, которая была тогда в моем окружении) рассказывала мне, что абсолютно все приемные дети имеют те или иные неприятные особенности и отклонения. На курсах в НЦУ я узнала, отчего так происходит. Не потому, что у этих детей «плохие гены», чего больше всего боятся усыновители. Конечно же, наверное, 90% сирот сейчас — это социальные сироты, дети неблагополучных родителей. Но много кто из нас может похвастаться идеальной родословной? К примеру, у меня были разного рода неблагополучные родные, а вот художников — ни одного. Основная причина ненормальности детдомовских детей в ненормальности их жизни. Для маленького ребенка НЕНОРМАЛЬНО быть без мамы даже несколько дней, а когда дети годами без мамы?.. На курсах в НЦУ в документальном фильме «Джон» (1969 г.) нам показывали, что переживал обычный ребенок из благополучной семьи, который на несколько дней оказался без родителей в приюте. А что говорить, если ребенок с рождения не имеет близкого человека? Мне раньше казалось: ну что может маленький человек соображать? Но ведь не зря сейчас младенца после рождения тотчас же прикладывают к груди и переводят в палату вместе с мамой. Сколько книг написано о том, как ранние отношения с матерью влияют на всю последующую жизнь человека! В младенчестве важен не то что каждый месяц, а каждый час, проведенный без близкого человека. Очень часто приходится слышать от людей, которые столкнулись с изъятыми или оставленными детьми: «Да за ними в доме ребенка так хорошо смотрят, такой хороший уход!» Это я слышала даже от нерадивых мам таких детей или от их родственников. Это такое глубокое заблуждение! Больше всего на свете ребенку нужен близкий человек, пусть и не кровная мать, но единственный постоянный заботящийся человек, а не сменяющий друг друга персонал!

Все это, конечно, такие прописные истины, но для меня они явились настоящим открытием. Я никогда не сталкивалась близко с этой стороной жизни. Вроде знаешь, что есть где-то детские дома, но много ведь в жизни всего трагического — не будешь же за все переживать, все не охватишь. А когда побыла немного волонтером в детской инфекционной больнице, где перед определением в дом ребенка лежат отказники и изъятые дети, то что-то в сознании перевернулось.

…Сумрачный осенний вечер, темнеет рано, заходишь в палату-бокс, свет не горит, в двух высоких железных решетчатых кроватках — по двухлетнему младенцу. Одни. У персонала огромное отделение больных детей, у них физически нет времени развлекать отказников. А лежат они тут от нескольких недель до нескольких месяцев — какое тут развитие, какое отношение к миру у них возникает? В другой палате — двухлетняя девочка, которая кричит без остановки (ее недавно забрали у мамы-наркоманки), и трехлетний малыш, который уже привык к одиночеству. Заходишь, пытаешься, как можешь, с ними поиграть — дети веселеют, девочка перестает плакать. Приходят несколько медиков с успокоительным (несколько — для того, чтобы держать ребенка, чтоб получилось влить лекарство). Но разворачиваются и уходят, так как девочка уже не плачет. Такой вот арсенал для борьбы с плачем! Но и ты не можешь сидеть здесь до утра, надо домой. И без успокоительного девочка не обходится…

В другом отделении в отдельном боксе лежит полуторамесячная малышка. Одна. Осенние дни короткие, просто лежит в темноте в железной кроватке. За двойными дверями бокса не слышно ее плача. Каждые три часа медсестра приходит для кормления. Туго пеленает ребенка, кладет на кушетку, мгновенно вливает смесь и уходит — ее ждут другие пациенты. Медперсонал сознательно старается этих детей поменьше брать на руки — чтобы не привыкали и не протестовали, оставаясь одни. Ругают и волонтеров. В чем-то они правы — волонтеры сделали «доброе дело» и ушли, а персоналу потом слушай душераздирающий плач. Как это все отражается на детях? Почти все младенцы, воспитывающиеся в учреждениях, чтобы успокоиться и заснуть, начинают себя укачивать сами — кто-то раскачивает головкой, кто-то всем тельцем, кто-то становится на четвереньки и качается до тех пор, пока не упадет и не уснет. Жуткое зрелище. Почти все дети отстают в развитии, имеют различные нарушения центральной нервной системы — кто-то из-за объективных причин, так как еще в утробе пережили алкогольное или наркотическое отравление, разные инфекции, кислородное голодание в утробе или во время родов, а большей частью из-за того, что, не имея близкого человека, находятся в постоянном стрессе, и этот стресс не оставляет им сил для развития. Также у персонала домов ребенка нет возможности каждому индивидуально уделять внимание, когда в группе по 15 детей на одну-две воспитательницы, все строем: «дети — на горшок!», «дети — обедать!» Детей часто называют просто по фамилии, и друг друга они так называют, и даже сами себя. Помню первые встречи со старшим (ему 3 года было). Идем с ним мимо зеркала, я показываю на его отражение, спрашиваю: «Кто это?» А он не имя называет, а фамилию.

Столкнувшись со всем этим ближе, я открыла для себя новую трагическую сторону жизни. Я стала задумываться об усыновлении не только с позиции своей бездетности, но с позиции того, что оставленным детям очень нужны родители. Батюшка по поводу этой идеи высказывал тревогу и опасение, приводил разные неудачные примеры усыновления, с которыми он столкнулся в своей практике, и предоставил это решение только на наше обоюдное согласие с о. Сергием. Ну а что о. Сергий? Он мне всегда говорил: «Если ты чего-то захочешь, то будешь переть, как танк, спорить с тобой бесполезно». Так все вышло и в этом случае, только танк был какой-то дрожащий и колеблющийся, но все же неуклонно идущий против рожна. Не знаю, конечно, чем это все закончится... Мне было очень страшно во время подготовки к усыновлению. Тревога, страх и сомнения — это были мои основные чувства в течение более полугода, пока шел процесс усыновления. Все люди разные, и мотивы у всех разные, и чувства разные. У меня было так. Было ощущение, что я стою на краю темной пропасти и собираюсь прыгнуть вниз, не зная — что там, на дне, не зная — раскроется ли парашют. Нередко я и теперь испытываю похожие чувства, но назад дороги уже нет, поэтому в каком-то смысле легче, а тогда был еще выбор, и решиться было очень мучительно. Страшно было менять свою жизнь. В 16 лет у меня самым большим желанием было любым способом избежать обыденности, жить так, чтобы сегодня невозможно было предсказать, что ожидает завтра. А двадцать лет спустя уже хочется стабильности и предсказуемости, все уже утряслось, начиная от распорядка недели и года и заканчивая количеством комнат, размером шкафов и кастрюль. Страшно было всю свою жизнь связать с совершенно незнакомым, пусть пока еще маленьким, человеком. Вся подготовка к усыновлению — сбор документов и т. п. — напоминала мне подготовку к свадьбе, когда еще неизвестен жених. Как будто девушка обратилась в брачное агентство, а ей говорят: «Подавайте заявление в ЗАГС, шейте платье, заказывайте ресторан, приглашайте родных и знакомых, а жениха мы вам к свадьбе найдем». Было страшно от неизвестности. Я много думала о своих мотивах — правильные ли они? Психологи уже проследили закономерность успешности усыновления от мотивов, которые движут человеком. Считается, что, вроде бы, самый лучший мотив — это практическая любовь к детям. А какие-то «высокие» мотивы: желание кого-то облагодетельствовать, совершить подвиг, или, наоборот, получить какое-то утешение для себя, часто к хорошему не приводят — человек может сильно разочароваться и в себе, и в ребенке.

-----------

* Статья была написана в 2014 году.

Продолжение следует…

19.03.2020