— Матушка Иулиания, каким было Ваше представление о духовной жизни и о Боге в начальный период воцерковления?
— Человек вообще проживает жизнь периодами. Если он умеет анализировать, то регулярно смотрит назад, в свое прожитое прошлое, и эти периоды ему видны — когда и как он изменился. Иногда это связано с внешними обстоятельствами: переехал в другой город или женился, например. Но иногда и не связано — ничего не меняется, а всё поменялось. Вот так случается и у человека, который Бога встретил. Ничего в жизни, казалось бы, не изменилось, а все думают: «С ума сошел, что ли? Что это с ним?» Внешне ведь всё осталось по-прежнему… Так, при воцерковлении люди часто теряют близких, друзей, потому что не могут, не умеют еще любить по-настоящему. Я про себя, конечно, говорю, как у меня это было. Когда ты нашел Бога, тебе кажется, что всех, кто не с тобой, кто не в Боге, срочно надо взять за ручку или даже за шиворот и затолкать туда, где ты. Потому что ведь это так очевидно — вот же счастье, вот спасение! К этой новой жизни можно применить все самые положительные эпитеты, при том что сам ты находишься в абсолютной житейской трагедии — у меня, по крайней мере, так было. Но у меня это состояние «затащить и затолкать всех в храм» продолжалось недолго, потому что я вскоре поняла на своих ближних — а это были мои дети — что это дает обратный эффект. И мне в этом помог мой духовник, который сказал: «Никого никуда не тащи. Просто молись». Тогда в это было трудно поверить. Как это — просто молиться, и они изменятся? Да ну?! Но так оно в конечном счете и случилось, просто пришлось очень долго ждать. А мы не умеем ждать, как правило. Хотим, как говорится, «здесь и сейчас», а здесь и сейчас не получается. У Бога свои сроки, потому что в Вечности нет категории времени, Бог не рассуждает с точки зрения нашего «было, есть и будет». Ему важна абсолютная величина — спасение человека для жизни вечной.
Это состояние мне очень запомнилось из моего периода неофитства — когда ты уже «там», а все в твоем привычном окружении еще где-то в другом измерении. Ты вынужден жить в двух измерениях одновременно, и это вносит в жизнь дополнительный элемент страдания. Хотя неофиты, конечно, испытывают ни с чем не сравнимое счастье неожиданного и окончательного открытия — обретения Бога. Я много в своей жизни искала чего-то такого, что можно было бы назвать смыслом жизни. В детстве я периодически задавалась этим недетским вопросом — в чем смысл жизни? И у меня сосало под ложечкой и что-то обрывалось внутри, когда я думала, что у меня все-таки нет ответа на мое «почему я — человек? и зачем вообще человек?» Особенно когда встречаешься с первой смертью и видишь, что все забыли уже этого человека, и уже только холмик на могиле, и ради чего тогда всё это было? И мне тоже так предстоит?! Это были трудные вопросы. Но пока речь идет о смысле этой жизни, ответа нет. Он появляется, когда встает вопрос о вечной жизни.
Оказывается, людей, которые не могут поверить в Бога, очень много. Они, может быть, и хотели бы, но не могут. Поэтому сейчас, когда мне встречаются люди, у которых всё еще есть этот вопрос, я обычно начинаю разговор с загробной жизни. Вера в Бога начинается с веры в загробную жизнь как продолжение этой жизни. И я говорю: «Разве это не вселяет надежду? Разве это не здорово, что когда ты умрешь, ты не умрешь, но будешь жить дальше? И смотри, сколько этому есть свидетельств!..» Я пытаюсь привести многочисленные примеры тех, кто об этом говорил в доступной форме, например, иеромонах Серафим (Роуз), владыка Антоний Сурожский. Или вспоминаю самый простой пример, который привел однажды отец Алексей Климов. Я еще тогда работала в музыкальном лицее, а он был священником в нашем Свято-Петро-Павловском соборе. Это было где-то в конце девяностых годов. Мы пригласили его провести с нашими старшеклассниками беседу. А он сам — биолог по образованию, и вот он привел в пример такую известную притчу. Везет извозчик барина. Барин что-то такое не очень пристойное сказал, извозчик ему и говорит: «Барин, побойся Бога». Тот ему отвечает: «Бога нет». А извозчик: «Так-то оно так, барин… А вдруг есть?..»
Отец Алексей тогда сказал, что вот это «А вдруг есть?», эта мысль в свое время и привела его к Богу, потому что он захотел и попытался найти ответ на этот вопрос.
Так что одной из сторон моей неофитской жизни была попытка подровнять всех ближних под то, что я уже открыла и нашла. Мне казалось, что вот же — дверь открыта, давайте все туда ровными рядами!.. Но так не получается, как выяснилось. И мне пришлось долго ждать, пока мои дети нашли основания для веры — свои собственные, а не мои, материнские. Игната, младшего сына, было легче всего привести, потому что он был совсем маленький, ему было 4 года, и он сразу стал верующим — дети же это быстро принимают. А старшие — уже подростки, тут сложнее. Дочка ничего не приняла, сходила пару раз в церковь, исповедовалась, причастилась… и стала жить как прежде. Она не отрицала, не воевала с моей верой, но в принципе, ей, наверное, было дискомфортно с такой мамой: вдруг кругом иконы, в доме звучат только песнопения — а раньше звучала совсем другая музыка! Но спасибо ей — она потерпела. Они все меня потерпели. А потом пришел момент, когда я поняла, что батюшка был абсолютно прав — можно только молиться, больше ты ничего не сделаешь. Но молиться — тоже трудно и этому тоже надо учиться. Такое же у всех бывает: ты молишься, но тебе иногда кажется, что это односторонний процесс, что Бог не слышит. Однако приходит время, и тебе дается ответ Божий — в делах, в действиях, в обстоятельствах жизни. В том, что в один прекрасный момент, например, сын моей подруги, которого мы очень долго пытались «затолкать» в церковь, но уже опустили руки, и он уже уехал в другой город, — вдруг звонит и говорит: «Я посмотрел "Остров". Хочу креститься». Это же победа Бога!
— Есть ли разница между тем, как Вы понимали свое послушание регента в самом начале и сейчас? Поменялось ли что-то в Вашем отношении к нему?
— Наверное, нет. Поменялись обстоятельства послушания — это да. Это совершенно разные сферы бытия: просто городской собор — и монастырь, и ты в нем в качестве монаха, а не просто приходящего работника или прихожанина.
— Какие в этом плане различия? Получается ли совмещать это?
— Это не совмещение, это продолжение и перетекание, потому что, как оказалось, музыкантом я не могу перестать быть. Я не знаю, как там за гробом бывает, есть ли в аду или в раю музыканты, но если, как говорится, из достоверных источников известно, что человек сохраняет там, за гробом, свои душевные особенности и не перестает быть той личностью, которой он был на земле — то это музыкантство светит мне и в Вечности тоже. Хорошо, если это будет в Царствии Небесном... Если мы верующие люди, то понимаем, что твоя профессия и то место, где ты работаешь, то, кем ты служишь — вытекает из Промысла Божия о тебе. И если к этому относиться серьезно и честно, то ничего не должно измениться.
Думаю, музыкант — это не просто профессия, это образ мыслей. Музыканты не могут, попав в какие-то другие обстоятельства, в угоду этим обстоятельствам или в связи с ними снизить свою внутреннюю планку. Даже если я попаду на необитаемый остров, где нет никаких намеков на существование музыки, — она же внутри! И вся музыкальная память — внутри, ее ничем не выкорчевать оттуда. Поэтому всё, что Бог позволил накопить за жизнь, ты используешь — будь то в миру или в монастыре, не важно.
— Были ли у Вас моменты, когда в период неофитства Вы разочаровывались в православных людях?
— Нет, в период неофитства не было. Сейчас есть. Хотя неприятно в этом признаваться — но уж как есть.
— Как Вы с этим боретесь?
— Когда по каким-то причинам разочаровываешься в православных людях, то у тебя возникает вопрос: «Как же он тогда еще смеет называть себя православным?» Я, конечно, ерничаю немножко, но если упростить, то вопрос стоит именно так. Это разочарование в людях сеет в душе опасные сомнения и подогревает гордыню. Как с этим бороться? Я себе говорю: «Стоп, Бог же тоже это видит. Или ты, может быть, Богу сейчас подскажешь, как действовать?» Так я упираюсь в самоиронию и прихожу к тому, что — а ты-то кто?! Возможно, в том, в чем он плох, ты хороша, но зато есть много такого, в чем ты действительно «никто». И как-то это помогает. Я внутри чувствую и говорю примерно следующее: «Ты же видишь, Господи, кто я — я осуждаю человека». Всё упирается в осуждение.
— А как Вы боретесь с осуждением?
— У меня, конечно, это не получается. Потому что борьба с осуждением — это не дистанция до финишной планки: добежал, ленточку порвал и всё, ты чемпион. Это процесс. И никогда ты себя не победишь. На каком-то этапе это даже рождает элемент уныния, когда ты видишь, что ничего не можешь в себе победить и изменить. Но каждый раз, когда ты накручиваешь эти обороты борьбы и падения, опять борьбы и опять падения, то на какой-то, допустим, двадцать пятый год понимаешь, что идешь все-таки не по кругу, а по спирали, и в этом есть надежда: ты всё еще в Православии, и к тому же монах, и именно это и называется «слава Богу за всё!».
— Матушка, те, кто решают ступить на иноческий путь, иногда идеализируют монашескую жизнь. Было ли у Вас такое?
— Да, еще как!
Никто не хочет, чтобы ему было больно, чтобы постоянно умирать, чтобы годами жить в борьбе с самим собой — это пострашнее, чем быть голодным или холодным. Потому что цена этой борьбы — твое спасение. Пока ты жаждешь спасения и пока твоя цель спасение — а моя цель спасение, — то очень страшно остаться в яме грехов. И за одиннадцать лет пребывания в монастыре я увидела, что я в этой яме, а в миру я этого не видела. В миру труднее жить, обстоятельства труднее. По крайней мере, я, прожив пятьдесят лет в миру и сейчас наблюдая людей мирских — например, жизнь моих певчих — вижу, что там труднее. Поэтому Господь к ним более снисходителен в отношении внутренней борьбы. Хотя я знаю людей в миру, которые дадут фору в своей внутренней жизни любому нашему монаху.
Я никому не посоветую идти в монастырь, пока человек не поймет, что внутренняя жизнь — это самое главное для него. И что он идет в монастырь для того, чтобы расширить эту внутреннюю связь с Богом до масштабов всей души, а не просто какой-то части жизни. Человек должен понять, что именно это является его целью, что без внутренней жизни быть в монастыре не имеет смысла. «Любить Бога», «всецело принадлежать Христу» — это же может сказать любой христианин, в общем-то, для этого не обязательно быть монахом.
Если ты только воцерковился, ты увидел Божий мир, «параллельную реальность», ты пока еще не знаешь, как в ней обитать, ты не знаешь азов духовной жизни и при этом говоришь: «Всё, мне не нужен никто, я хочу быть с Богом, я иду в монастырь» — такая идеализация часто приводит к плачевным последствиям. А человек-то уже в монастыре и вдруг обнаруживает, что причины, по которым он сюда пришел, были не те, по которым здесь можно оставаться…
Книги, которые мы читаем до прихода в монастырь, — как правило, это святые отцы или старцы, но ты-то пока мирской человек, ты еще не переступил порог, и идеализация тут, пожалуй, неизбежна. Хоть многие и пишут о трудностях монашеского пути, но это бывает так написано, что тебя, наоборот, вдохновляет. Тебе кажется, что вот они боролись, и у них получилось, и у меня получится — вот он, мой путь! Но кто были они, а кто ты?
Проведя годы в монастыре, ты убеждаешься, что тебе до них далеко. Тому, кто хочет пойти в монастырь, надо узнать о тех проблемах, которые могут его подстерегать. Узнать о том, что говорят современные монахи о современных монастырях. Например, игумен Савва (Мажуко) из Гомеля, игумен Симеон (Гагатик) из Ахтырского монастыря в Украине (который перевел книгу «Моя жизнь со старцем Иосифом»). Аргументированные высказывания о монашестве есть у игумена Нектария (Морозова), иеромонаха Макария (Маркиша), игумении Феофилы (Лепешинской). Это современные монахи, которые понимают, что нельзя оставаться в стороне от психологических проблем, ожидающих человека в монастыре. Сейчас всё больше церковных людей — и монахов в том числе — приходят к тому, что надо человеку помогать не только духовно, но и душевно, то есть объяснять ему процессы, которые происходят в жизни души. И помогать священнику, в задачи которого на исповеди не входят многие вещи.
Вот почему всё перекладывается на плечи священника? Все эти вопросы: как мне жить, где мне работать, жениться мне или идти в монастырь? Почему это должен решать священник? Как недавно в проповеди сказал наш духовник: если у тебя есть сомнение, жениться или не жениться — не женись. Или: мне идти в монастырь или не идти? — не идти однозначно, если у тебя есть сомнения. Решение сначала должно быть принято тобой, а потом ты приходишь к духовнику и говоришь: «Батюшка, я решил жениться вот на ней, благословите». И батюшка тогда принимает свое решение, благословить ему тебя или нет. У меня в свое время так и было. В тот день мы сидели с отцом Андреем на скамейке в Петро-Павловском соборе и говорили о моем приходе в монастырь. Я говорю: «Может, мне к старцу поехать, утвердиться?» Батюшка так задумчиво на меня посмотрел и говорит: «Ну, можно и к старцу… Можешь съездить, но всё равно свое должно быть решение. Лично твое».
— Что, на Ваш взгляд, нужно помнить неофиту, чтобы не просто войти в Церковь, но и остаться в ней?
— Нужно помнить, что ты не в эти стены пришел, или не к этому батюшке, не на этот клирос, а к Богу. А как это помнить, когда у неофита часто воцерковление связано с конкретным событием в жизни или с конкретным человеком? И ты этого человека, естественно, идеализируешь, потому что ты еще не знаешь о том, что такое жизнь с Богом, ты еще не знаешь, как отличить твой идеал от истины — это приходит в процессе. И если бы Господь не был милостив к новоначальным и не покрывал бы их благодатью, как тогда было бы вообще возможно прийти в Церковь? Всё то, что постепенно тебе открывается в самом себе, на тебя обрушилось бы внезапной лавиной греха. Никто бы тогда, наверное, не выжил.
Тут есть еще такая сторона вопроса. Ведь зачастую люди уходят, потому что видят наши неблаговидные дела, поступки и слова, видят двуличие тех, кто уже находится в Церкви, «церковных». Потому что мы порой демонстрируем такое поведение, которое вгоняет в шок новоначального. Приведу пример, из самых безобидных. Если я, будучи монахиней, слушаю, например, «Битлз» или Майкла Джексона — я могу и послушать, потому что чувствую, что мне это уже не вредит, да и послушание у меня такое, что включает в себя такие вещи, — но если я это делаю в присутствии человека, который еще находится в состоянии отрицания своего атеистического прошлого и связанной с ним светской масс-культуры, — я могу сильно поколебать его представление о верующих людях. Слишком хорошо помню, что я и сама была такой — десять лет классическую музыку не слушала, хотя каждый день ее преподавала. Вот отработаю, приду домой — и всё на этом, только песнопения. А когда уставщица летом пришла на клирос в изящной шляпке вместо платка, как я это переживала!.. Поэтому я это понимаю, мне это близко. Не надо искушать человека тем, что вот я такая честная перед тобой. Какая же это честность? «Битлз», шляпка — это же в каком-то смысле немощи. Не надо бравировать перед неофитами своими немощами.
У меня нет ответа на вопрос «Как не уйти из Церкви», потому что Церковь — это не стены, иконы или музыка. Ты можешь прийти сюда, потому что тебе красиво в этом храме, или из-за того, что ты разбираешься в живописи и вдруг открыл для себя мир икон, и со стороны этой иконы на тебя Бог взглянул… Или ты услышал песнопение, или на концерте нашего хора побывал — об этом у меня много свидетельств есть — и на следующий день пошел в храм узнать, а что там за канон такой Андрея Критского читают. Это прекрасно, но это первичный, поверхностный слой. Бог, конечно, через церковное искусство очень сильно действует. Это такой поводок, за который Он притягивает человека — посмотри, послушай… И что в этом плохого? Ничего плохого, но должно быть продолжение. Человеку важно понять, что надо идти дальше. А человек часто зацикливается на осознании, что — о ужас! — то, ради чего и вследствие чего он пришел в храм — несовершенно. Люди злые, иконы безвкусные, пение фальшивое, да мало ли… вон и батюшка ко мне стал равнодушен, Свету он гораздо больше любит, чем меня, это же очевидно — значит, что, я хуже?! И вот уже человеку хочется сказать: «Всё, Господи, благодарю, у меня теперь всё нормально, я пошел, уж как-нибудь обойдусь без Тебя». И человек может сделать выбор не в ту сторону, и люди, к сожалению, иногда так делают…
Слава Богу, что я в монастыре, и у меня есть ограда, которую я добровольно выбрала. Это не просто меня куда-то там затащили, заточили, и я не могу отсюда вырваться, поэтому с этим смиряюсь. Вырваться можно в любой момент — грубо говоря, просто собрал вещи и ушел. Когда говорят «выбора нет» — я в это не верю, так не бывает в жизни. Выбор есть всегда. Просто, к сожалению, человек может выбрать зло.
Но Бог и в этом случае не оставляет человека, вот что парадоксально!
В нашем человеческом понимании логично думать, что — всё, конец, человек предал Христа. А Христос так не думает. Он всё равно продолжает любить человека, вести по жизни и даже оказывать ему милости. Потому что это — путь. Всё наше пребывание в Церкви или вне ее, крещеные мы или нет, русские мы или, допустим, казахи — всё определено и контролируется Богом. Мы-то можем не видеть и не знать Бога, но Он нас знает и видит. Всех.
Есть такой выдающийся современный писатель Евгений Водолазкин, давно и глубинно верующий человек. Он не относится к категории сугубо православных писателей, он относится к категории настоящей литературы. И вот он в своей последней книге «Брисбен» приводит пример известной сентенции атеистов: «Гагарин был в космосе, а Бога не видел! Ответ: «Ну, он-то, может, Бога и не видел, но Бог его видел. И благословил». Так что Бог видит всех и осуществляет наш путь. Ведь, например, уход из венчаного брака или из монастыря — это уход с прямого пути, но это не означает смерть. Бог дает шанс человеку пройти обходным путем, и он наверняка будет полон страданий, препятствий и гораздо больших искушений. Бог ведет человека подобно автомобильному навигатору, помните, как там: «Вы ушли с дороги. Подождите, мы сейчас всё построим. Но ехать вы будете из Минска в Пуховичи на 9 часов дольше». И вот уже прокладывается новый маршрут.
Бог не бросает людей. Если бы мы все помнили об этом и эту аллегорию принимали за чистую правду! Бог каждому показывает, секретов нет: вот твоя прямая линия, иди по ней. Но, может, там, справа, получше, потеплее? А слева — покороче? Нет. Это всё иллюзии. Но чтобы идти своим путем, нужно терпеть, и не просто потерпеть один раз, а терпеть — в продолженном времени — себя и те обстоятельства, которые тебе послал Господь. А резкие «телодвижения» и отклонения ведут, как правило, к ошибкам. Я так думаю.
— Матушка, что бы Вы посоветовали людям, которые разочаровавшись в своем церковном приходе, потеряли вообще желание ходить в храм?
— Я не могу давать советы, я могу только прокомментировать.
Мне встречались такие люди. Они не ходят в храм, но знают, что Церковь Христом создана вокруг Причастия, а всё другое — это инструменты, подспорье, чтобы человек к этому пришел и в этом остался. То есть остался в убеждении, что стены могут разрушиться, люди могут уйти, но если есть Причастие — тогда Церковь есть в твоей жизни. Если человек, который познал уже эту истину и не отказался от нее, но по каким-то причинам — обстоятельства же бывают разными — отказался ходить в этот приход, а другого у него нет (он, например, живет в Бразилии), то, я думаю, голословно выносить какие-то суждения о нем не стоит. У Бога, повторюсь, нет понятия времени. Если Он знает, что человек остался с Ним, то, может, ему на десять лет хватит того Причастия, которое у него было когда-то. А то и на всю жизнь, как у преподобной Марии Египетской. Всё зависит от качества внутренней жизни. Конечно, печально, когда человек машет перед собой флагом «у меня Бог в душе» или занимается «непрестанной молитвой», а не знает при этом, в чем центр и смысл православной веры.
Когда ты побыл уже церковным человеком, и у тебя случаются такие страшные периоды — это всё равно период, и я верю, что он пройдет. Надо потерпеть. Пусть он даже десять лет продлится, но если человек при этом Бога не оставил, то я верю, что Бог может всё. Он не ограничен, это мы себя ограничиваем, и ограничиваем свои суждения о Нем и о других людях. А научиться не выносить суждения по внешним признакам — мне это кажется чрезвычайно важным для любого человека, чтобы оставаться человеком. Очень легко составить отрицательное мнение о ком-то и в нем утвердиться. И самое страшное, что человек, может быть, уже давно покаялся в своем поступке или словах, а ты о нем продолжаешь думать плохо. Так чей грех больше — твой или его?
30.01.2019
