«Чтобы петь чисто, нужно жить чисто»

Регент Братского хора Свято-Елисаветинского монастыря Евгений Прокофьев — еще совсем молодой человек. Тем не менее он уже четыре года руководит хором и при этом живет в монастыре. Как такое может быть? Разбирается наш корреспондент Вадим Янчук.

— Первый вопрос вот такой (лично мне давно было интересно): что вы делаете в монастыре?

— По правде говоря, я не думал, что так сложится. Еще на втором курсе духовного училища мне предложили занять место регента Братского хора. Но на тот момент мне негде было жить в Минске, поскольку я сам из Могилева, и благочинная монастыря предложила: «Ну, поживи пару месяцев у нас». Я даже вещей взял совсем немного…

— Как, в женском монастыре? Вы же парень…

— Да. Монастырь — это такая община, здесь много всего. Во многих женских монастырях есть трудники мужского пола — вот я и есть такой трудник. У нас есть свои мужские кельи, и они находятся отдельно от тех, где живут сестры. Но это не значит, что я и другие трудники — монахи или послушники. Просто мы несем послушание при монастыре, помогаем сестрам во славу Божию.

А потом я понял, что добро мне зде быти (Ср.: Мф. 17: 4) — и вот живу уже четвертый год.

— Давайте поговорим о вашем образовании. Как реагировали знакомые, друзья, когда узнавали, что вы собираетесь поступать в духовное училище?

— Если проанализировать, то было больше недоумений, удивлений и даже разочарований. Мол, как же так?! Мои одноклассники до сих пор в шоке от моего выбора. Помню, в 11 классе, когда снимали фильм о нашем выпуске, меня с двумя друзьями посадили за стол, поставили камеру и попросили рассказать, кто куда собирается поступать. К тому моменту я уже четко решил поступать в духовное училище, и пока мои друзья вдохновенно рассказывали о своих планах насчет БГУ, каких-то юридических факультетах, я успел состариться от нервоза (смеется), думал: «Ну, всё, пришел мой час…» Но тут кто-то вмешался, и про меня… забыли.

Такое мое решение было достаточно резко воспринято руководством школы, отношение ко мне изменилось.

С родителями тоже была очень непростая ситуация. Мама включила свое дежурное: «Я сказала "нет"», и разговор был окончен. Я же из совершенно невоцерковленной семьи…

В свое время у меня был очень горячий период неофитства, я начитался церковных книг и считал себя самым умным. И в назидание другим могу рассказать такую историю. Как-то в очередном порыве неофитства, когда мне мама сказала что-то о Церкви, я ответил: «Правильно в Писании сказано: не нужно метать бисер перед свиньями». Последовал логичный всплеск: «Это я свинья???», и Женька отправился пересчитывать зубы в свою комнату (смеется). На самом деле, теперь я очень благодарен своим родителям за снисходительность во многом и как минимум за то, что все-таки позволили мне поступить в духовное училище, а уже после него я оказался в монастыре.

— Общаетесь ли вы с молодежью вне монастыря? Приходилось ли сталкиваться с непониманием, когда люди узнавали про ваше служение и ваш путь? Как отвечали на вопрос о выборе?

— Конечно, я выхожу за стены монастыря и езжу в город, периодически приходится участвовать в каких-нибудь светских мероприятиях.

Непонимание иногда действительно есть. Окружающие в основном недоумевают: а почему ты вообще всем этим занимаешься? Тебе же 22 года — нормальные люди в твоем возрасте учатся в университетах, устраивают карьеру, бизнесом занимаются, а ты тут закрылся в своем монастыре и сидишь.

Но я не вижу здесь ограничения! Наоборот, вижу дополнение к своей основной деятельности. Да, церковное пение меня очень вдохновляет, мне оно нравится, и я нашел себя в монастыре именно в этой сфере. Поэтому когда меня спрашивают: «А где вы работаете?», я говорю: «В монастыре». Я регентую — то есть являюсь дирижером хора, и это порой вызывает такое недоумение! Люди действительно не понимают: «Вы монахами управляете?» (смеется) Как-то в поликлинике один пожилой врач, узнав, что я учусь в духовном училище, абсолютно искренне спросил: «А вы там все в кельях живете? У вас там телефонов нет, цивилизации нет?» «Да, — ответил я, — мы живем в пещерах!» Мы посмеялись, но я понял, что у людей порой средневековые понятия о монастыре: что это какое-то закрытое заведение за семью печатями, где только молятся, 24/7 службы, и ничего больше нет. Они просто не знают того, что наш монастырь очень активно занимается просветительской деятельностью. Это работа в миру, это взаимодействие с разными людьми в разных странах. Это действительно ОТКРЫТЫЙ монастырь.

Впрочем, бывают и противоположные случаи. Как-то проходил я обследование. Зашел в кабинет, а там уставшего вида врач сказала мне, что у нее обед, «приходите через 20 минут». Когда я все-таки смог зайти, она спросила у меня место работы. Я сказал: «Свято-Елисаветинский монастырь», и тут… Она смотрела на меня минуты две, а потом расплылась в улыбке и сказала, что ей знакомо мое лицо и она даже была на наших службах!

А иногда люди вообще не понимают такой специальности, как регент и не знают вообще слово «духовность». Когда я еще учился в училище, опять же, на одном из приемов врач меня сто раз переспрашивал: «Как? Духовое?» — «Да нет же, духовное!» И таких историй было много.

— Ну, хорошо, вы не послушник и не монах. А почему тогда в подряснике?

— Раньше, когда я выходил в мир без подрясника, как мирянин (а я и есть обычный мирянин), вопросов не было. Потому что я ничем не отличался от остальных людей. Но как только меня поставили во чтеца (есть такой специальный церковный чин) и батюшка благословил выходить в мир в облачении, люди стали подходить и задавать какие-то вопросы. Я прямо отмечал даже: в течение недели после моего пострига ко мне подошло достаточно много людей.

— А вы всегда знаете ответы на вопросы, которые вам задают?

— Как правило, это вопросы не догматического характера (смеется). То есть ко мне не подходят с пристрастием и с допросами — протолкуйте-ка нам седьмой член Символа веры. В основном это такие бытовые вопросы: «А правильно ли я делаю? А можно ли вот это сделать?» И ты понимаешь, что к тебе сейчас обращаются как к представителю Церкви! Люди же не знают, священник ты или нет — а ты не можешь не ответить. Некоторые не могут, может быть, стесняются в храм идти, они еще не пришли к этому. Но вот видят человека в облачении — и решаются спросить. И я тогда, конечно, отвечаю по своим силам. Но не отмалчиваюсь.

Вообще, любой христианин призван быть миссионером в той или иной степени, поэтому мне кажется, что если к любому православному человеку или как минимум позиционирующему себя таковым подойти с аналогичным вопросом, то он должен дать ответ. Конечно, нужно смотреть по ситуации. Если человек неадекватный и специально провоцирует конфликт, то лучше замолчать и не продолжать беседу.

— Вопрос о выборе. Вы знаете, что будете всю жизнь регентом или как?

— Здесь уже как Бог устроит. Я знаю одно — что это мое любимое дело. Я стараюсь полагаться только на Божию волю, чтобы Он как-то разрулил разные ситуации и направил меня, куда нужно. Потому что очень много ошибок люди делают по причине спешки: идя поспешно в семинарию, поспешно женясь... Меня в детстве заставляли по сто раз переписывать домашние задания, потому что я именно из-за спешки допускал кучу ошибок. И если действительно это угодно Богу, то неважно, через какое время, но Он устроит твою жизнь: пойдешь в семинарию, станешь батюшкой, женишься, к примеру, или уйдешь в монастырь…

Я стараюсь на свои послушания, свою работу, отношения между людьми и вообще на всё, что делаю в жизни, смотреть через призму: а что скажет Бог это? Учишься не размениваться по мелочам, потому что в вечности это совсем не будет иметь смысла.

— Вы после духовного училища сразу пришли в монастырь. И мне интересно, какое самое важное открытие произошло для вас за это время?

— Монастырь для меня был и остается духовным ориентиром. Это действительно школа жизни, потому что здесь не всё поддается логике, здесь ты не можешь всё время чувствовать себя правым. Даже если что-то тебе кажется правильным — это не всегда так. Очень многому учит общение с сестрами, с братьями, с батюшками. Во мне возникают новые и новые темы для размышления о себе. Раньше, когда я просто учился, мне казалось, что у меня всё хорошо. У меня вообще не было никаких проблем! Я никогда не задумывался ни о чем «таком» — просто жил как все. И не было никаких «заморочек», переживаний — всё было по течению.

В монастыре же всё стало совсем по-другому. Я открываю в себе новые, порой неожиданные вещи — например, мне кажется, что я всё время становлюсь только хуже. Когда я рассказываю об этом на исповеди, мне говорят, что это Господь стирает грань, что человек начинает видеть свою внутреннюю несостоятельность, и это ему очень полезно.

Кстати, это очень помогает и в музыкальном плане! Когда я только пришел в монастырь, мне казалось, что я всё знаю: знаю, как правильно петь, как читать, как правильно делать замечания. Порой даже такая тирания была, мол: «Так, ты в монастыре — значит, слушайся!» А сейчас я понимаю, что это всё далеко не так. Я пришел к тому, что нужно больше слушать, чем говорить. И очень многому за это время я научился у своих певчих и у насельников монастыря.

Для меня сейчас главный ориентир во всех смыслах — это монахиня Иулиания (Денисова) (старший регент обители. — Прим. ред.). Мы с ней на одной волне, и я часто ей рассказываю о каких-то своих переживаниях, всё время интересуюсь, как лучше поступить. То есть в ее лице я вижу помощь — как просто материнскую, так и, безусловно, профессиональную. Конечно, здесь нельзя путать понятия. Думаю, некоторые могут сказать, мол «у тебя же есть духовник, вот с ним и решай!» Но есть повседневные вопросы. К примеру, ты звонишь маме и говоришь: «Мама, как лучше сделать? Я вот не знаю, посоветуй». Ты же не можешь по всем мелким вопросам бежать к батюшке и спрашивать у него. У батюшки 130 сестер исповедуется, и ты уже лишний раз подумаешь, а не пожалеть ли батюшку…

Как сказала мать Иулиания, «монастырь учит давать последнее слово Богу», и живя, трудясь в монастыре, ты к этому со временем приходишь! Ты для себя можешь всё решить, всё распланировать, со всеми договориться — всё будет идеально, а в итоге окажется, что всё совсем не так или вообще наоборот. Правда, в итоге ты понимаешь, что всё было для твоей же пользы, для твоего, возможно, в будущем спасения.

Монастырь учит послушанию, и я понимаю, что если мне скажут: «Иди, мой посуду ночью в субботу» или «Плохо помыл — перемывай», я скажу: «Простите, всё переделаю» и еще десять раз извинюсь. В такие моменты думаешь — какое же это святое послушание, как же это спасает! Но если после службы какая-нибудь сестра не в духе мне скажет: «Как-то вы сегодня не очень, вам бы изменить тут вот это и вот это» или: «А вообще, знаешь, у тебя есть певец в хоре, вот он намного лучше звучит, чем ты…», в этот момент понимаешь, что в тебе открывается то, над чем нужно работать. Когда меня хвалят — я весь в тщеславии расплываюсь, мол, спаси Господи, смиренный такой весь… А на самом деле понимаешь, что все твои таланты — это не твое, что Бог тебе дал во временное пользование и голос, и хор, и певцов. И вообще всё, что ты имеешь, — то Он и заберет и спросит отчет: «А как ты возрастил Мною данный талант, как ты его приумножил?» И вот тогда будет страшно по-настоящему, когда поймешь, что ты просто присвоил Божию собственность себе… Я стараюсь работать над тем, чтобы воспринимать и похвалу, и какие-то замечания с хорошей стороны. Стараюсь видеть, что люди действительно пытаются донести до тебя то, что у них на сердце. Если мы пели литургию, а человек всю службу думал, как всё плохо в жизни и не мог нормально помолиться, наверное, в этом есть часть и нашей вины…

— Вот вы регент, то есть — руководитель, но в то же время клирос — это послушание. Как это совмещается — руководить и слушаться?

— Безусловно, я для себя уяснил, что клирос — это послушание. Мы же от сердца работаем для Бога, а Ему нужно всё самое лучшее давать. Поэтому я стараюсь работать так, чтобы без «халтурки». И в этом я вижу свое служение, потому что… Вот если посмотреть на мою жизнь сейчас — а что я еще могу Богу принести? Как пелось в предрождественской стихире «Что Ти принесем, Христе <…> Ангели — пение; небеса — звезду; волсви — дары; земля — вертеп; пустыня — ясли…» А мы? Только если вместе с Ангелами пение принести. И всё это вкупе я вижу как послушание для себя. А певчие хора видят послушание в том, чтобы слушаться меня как регента. И это нормально! Хотя они, может, по возрасту все старше меня, и в обычной жизни, скорее, я у них спрошу и послушаюсь их совета.

— А регент в монастыре кому-то подчиняется?

— Я в данном случае подчиняюсь старшему регенту, то есть монахине Иулиании, обычно через нее все указания идут. Также лично духовнику, когда он мне что-то говорит, и матушке игумении.

— Посмотрев видеозаписи ваших спевок, я подумал, что вы — регент строгий. И задумался вот о чем: если регент должен любить певчих, то в чем это должно проявляться? Давайте поговорим про взаимоотношения.

— Это очень серьезный вопрос. Раньше я видел в себе как в регенте какого-то тирана, который может позволить себе пылкие взмахи руками, крики, стучание по аналою камертоном и другие бесчинства, пытался что-то строить из себя: типа, я тут, понимаешь, на короткой ноге с мать Иулианией, такой весь из себя важный, а «ты мне еще будешь что-то говорить?! Рот закрой и слушай». И я считал это нормой, потому что регент же поставлен во главу угла, он несет ответственность за весь хор и т.д.

Но потом Господь начал меня учить через других людей, и я стал как-то… расти, что ли. Я не говорю, что я тут, понимаешь ли, духовно вырос, но тем не менее…Человек всё время растет, что-то открывает для себя, развивается. И я в какой-то момент осознал свое полное бессилие. Постепенно пришло осознание, что это мне нужно учиться у людей, которых я учу… Да, я должен их чему-то учить, что-то рассказывать, всё время что-то новое приносить петь, это очень здорово, мне это нравится, но… наверное, это всё же сопутствующий фактор. Я начинаю осознавать пение в хоре как некую совокупность действий, которая в итоге приводит к соборности. Теперь на многие вещи, которые раньше не пропустил бы, я закрываю глаза, потому что понял, что они не значат ничего. Я не могу себе позволить резкое слово по отношению к ним. А вообще, в хоре я очень люблю каждого из певцов, мы работаем вместе и очень хорошо общаемся помимо клироса. Это действительно такая дружба, можно сказать… С каждым из них.

— Вы почувствовали изменения в своем внутреннем духовном состоянии: видеть себя не с лучшей стороны, видеть свои грехи… Может быть, есть такой момент, что музыка и регентское дело помогают настроиться на какую-то правильную духовную волну?

— Я как-то уяснил для себя такую деталь: для того чтобы петь чисто — не только музыкально, но и духовно, — нужно жить чисто. Чтобы люди могли молиться через твое пение. От скверного исходит скверное, от чистого — чистое. Можно провести очень четкую параллель и в пении: я просто заранее знаю, что если я готовлюсь к службе в духовном смысле (не просто нотки распечатал и всё, а стараюсь хоть как-то помолиться за певчих, чтобы Господь поучаствовал Своей благодатью и покрыл нестроения между нами), то действительно очень сдерживается проявление унылого, порой мрачного состояния. Потому что, как правило, у регентов уныние — это профессиональная болезнь. Может, потому, что всё не так идеально, как тебе хочется (смеется). Порой очень четко осознаешь, что если ты проживаешь богослужение внутри себя, проникаешься стихирами, текстами молитв, то после службы просто не можешь жить так, как жил до этого, но в то же время ты знаешь, что это состояние пройдет, и за него уже нужно бороться! Если не стараться, то от полученной благодати не останется ничего.

Звучание хора всё время разное, и это зависит от абсолютно разных факторов: от моего личного настроения, от состояния моих певчих. Я могу по себе сказать, что в моменты, когда у меня действительно в духовной жизни спокойно, когда я молюсь, когда я причащаюсь, когда стараюсь молиться за свой хор, то и служба проходит хорошо. А иногда бывает — придешь недовольный, и это сразу же чувствуется. И духовная сторона здесь присутствует, безусловно, ведь хор — это соборное явление, и от этого очень зависит, как пройдет служба. Когда у меня плохое внутреннее состояние — абы отпеть и поскорее уйти, когда какие-то проблемы там и сям, я говорю: «Господи, пускай из меня не выходит, хотя бы на службе, ничего моего "вот этого"!» И Господь каждый раз действует, каждый раз дает авансом Свою благодать, и тебе ничего не остается, как, видя свой грех, свою немощь, благодарить Его за терпение и помощь.

18.03.2019