«В монастырь я шла именно за послушанием…» (часть вторая)

Что дается труднее всего из того, чем вы занимаетесь?

Если искренне говорить, то это вопрос моей личной монашеской жизни. Это было по-разному в разные периоды моего монашеского пути, который, я считаю, еще только в начале. Я увидела, что «нравится — не нравится», «хочу — не хочу» — это сейчас для меня не главное. Слава Богу, уже прошел период, когда у меня были просто истерики после каждого концерта художественной самодеятельности: «Неужели, Господи, это то, зачем я шла в монастырь?!» Никто этого не видел, я шла куда-то, запиралась, пила кофе, рыдала. Батюшке на исповеди говорила: «Всё, это мой последний концерт!» Когда «Синюю птицу» поставили, все были в приподнятом настроении, а я рвала и метала, потому что я же всё предусмотрела, я же сделала всё, что от меня зависело, — почему такая погода, Господи? зачем ты эту грозу устроил?! Но, как потом оказалось, это было чудо: гроза, органично встроенная в спектакль!..

Это всё — недоверие Богу, которое вылезало вот такими вещами. Только сейчас, может быть, последние год-два, для меня это проходит спокойно. Не то чтобы я начала что-то понимать в духовной жизни — просто Бог изменяет человека. За что? Почему? Это не моего ума дело. Я иду и репетирую простые мирские песни о любви. Ну, поют мирские люди — почему им не петь? Выбираем хорошие песни, они со мной советуются, я ищу в Интернете. И мое послушание, что немаловажно, связано с постоянным сидением за компьютером: нахожу им минусовки и тексты, что-то нужно в другую тональность перевести, что-то просто сочинить, репетирую с ними, аккомпанирую им. Человеку, который к тебе пришел, хочется спеть, его благословили на это, он хочет попробовать — но он же не профи, он волнуется! Даже те, кто давно участвуют в концертах, всё равно волнуются. А кто им может помочь? Ты можешь — помоги. И когда я с ними репетирую… самой удивительно, но мне нравится всё, что они делают, мне всё теперь нравится! Потому что за этим стоит другая мотивация. И если человек делает это хорошо, с полной отдачей — мне не важно, какой это жанр, да хоть ты играешь на каком-нибудь однострунном киргизском инструменте или поешь арию Верди! Это не важно, если ты делаешь это хорошо, не пошло, если это песня о чем-то главном, о жизни. А мы в основном выбираем песни, которые касаются смысла жизни.

Легко ли ощущать себя монахом, когда ты постоянно занимаешься с мирскими людьми? У меня в хоре мирские люди, ты знаешь всю их подноготную, их семьи, ты молишься за них. Еще аудио- и видеостудии — там мирские люди, на концертах и фестивалях — мирские люди, а еще — когда меня лично приглашают как регента проводить творческие встречи, люди задают вопросы. Меня часто спрашивают: «Как Вы совмещаете монашескую жизнь и такую "мирскую" деятельность?» И я могу сказать: никак. Мне это не удается. Но Богу всё возможно, Он хранит от уныния. Я, конечно, в своем монашестве теряю многое, может быть, даже всё. А батюшка говорит, что это тебе так кажется, ты скажи спасибо, что тебя Бог держит, позволяя делать то, что ты умеешь, потому что всё могло быть гораздо хуже. Ведь жизнь в монастыре сейчас в целом комфортабельная, ничего такого подвижнического: мы тут на камнях не спим и не голодаем, но вот эта внутренняя борьба, когда ты начинаешь видеть, что ты по сути своей никакой не монах, а на тебе параман… И враг внушает, что со всей этой твоей кипучей деятельностью ты не спасешься… Но это обман! Дьяволу важно выдавить монаха из монастыря, а там уже дело техники, как говорится, дальше пойдет само. А вот как выдавить? Надо нажать на определенные кнопки, причем у него ко всем индивидуальный подход: у каждого человека есть слабое место. На меня он действовал примерно так: «Ты монахиня? Да посмотри на себя, на кого ты похожа — светская дамочка, разве что в облачении». Но облачение, кстати, очень спасает. Мы же его никогда не снимаем. Есть монастыри, в которых благословляют, если ты отправляешься куда-то в отпуск или в мир по послушанию, переодеваться. Мы не переодеваемся никогда. Это облачение, которое на меня одел митрополит, и оно меня реально защищает, я это чувствую.

Расскажите об отношениях в коллективе, которым вы руководите…

Праздничный хор… Там давно семейные отношения. В семье ведь, случается, тоже ругаются, но при этом остаются семьей. И слово «ругаться» даже не совсем верное. Кстати, по-церковнославянски ругаться означает играть, «игратися» синоним «ругатися». Я могу сказать что-то очень резко, строго, казалось бы. Но важно понять, что за этим стоит, какая глубина, какая теплота и материнское отношение: например, есть одна певчая, которую я знаю 38 лет, я пришла к ней учительницей в первый класс и была потом классным руководителем. Я могу им делать замечание, а они мне делать вид, что испугались. Недавно мы с хором были в Вильнюсе, и с нами ездила наш врач и друг. И вот спевка перед выступлением, времени мало, говорить надо четко и быстро, например: «Там, на задней полке, прекратите ворчать!» И она потом мне говорит: «Ну Вы с ними жестко…» Но это так кажется со стороны. Просто у нас — любовь, а когда любовь, можно себе позволить быть строгой, это получается как-то… не обидно.

Регент церковный и дирижер — есть ли разница?

Разница большая. Настоящему дирижеру не обязательно иметь дирижерский диплом — это, кстати, не моя мысль, но я с ней согласна. Многие знаменитые дирижеры перед тем, как ими стать, для начала стали выдающимися исполнителями: Давид Ойстрах, Владимир Спиваков — гениальные скрипачи, во второй половине жизни ставшие к дирижерскому пульту, Михаил Плетнев — выдающийся пианист, также стал дирижером, Юрий Башмет — изначально альтист.

Музыкант растет изнутри. И жест приходит не снаружи, а изнутри. Поэтому очень хорошо, если ты уже имеешь арсенал дирижерских жестов и навыков, если есть знание основ дирижерской техники, но можно к этому прийти и другим путем.

Я не знала, зачем меня Господь поставил перед хором, но теперь уже вижу: Бог знал, что Он отправит меня в монахи. Я ведь никогда не собиралась в монастырь: я трезвый человек, трое детей, все больные, какой монастырь? Но Бог знал. Я просто была три года певчей в хоре своей подруги, и так сложилось, что собору понадобился еще один хор. Меня позвали и сказали: «Вот, попробуйте». А когда человек неофит, ему ж море по колено: благословили? — так точно, вперед!..

Поначалу я боялась, почти не дирижировала, да и не умела. И вопрос, как я вообще осмелилась стать к хору, меня мучил долгое время. Но потом поняла, что если Богу надо, то Он сделает это любыми путями, независимо от твоего умения и хотения.

В нашем хоре все изначально были с консерваторским и лицейским образованием, поэтому уровень требований к себе и друг к другу очень высокий, и никто не выпадал из этого общего строя. Работа шла так: «услышьте, чего я хочу; я вам объясню словами, а вы это сделайте». У нас же все дипломированные дирижеры — во второй полке, в первой — все музыковеды. А когда случилось так, что стали выходить на концертную эстраду с клироса, там понадобились уже другие жесты. Но и это приходит. Ты смотришь, как делают другие, видишь, что тебе это не подходит, не устраивает звуковой результат, тебе подходит вот так-то и так-то. Или видишь: ой, нет, они меня не понимают, если я так показываю, покажу по-другому — поняли. И очень часто у них спрашивала, они мне подсказывали: «Да вы попроще, сделайте вот так», — и показывают, как. Но «дирижерство» мешает. Я вижу по другим дирижерам, даже регентам-дирижерам, что для нас — певчих, которые с другой стороны аналоя стоят, — эти условности дирижерских жестов очень часто просто лишние. Даже на концерте, когда дирижер виден (в отличие от клироса). Он дирижирует, например, «Покаяние отверзи ми двери». Это первое песнопение, которое звучит в преддверии Великого поста, и какое бы оно там ни было — Чесноков, Бортнянский или просто обиходное песнопение — это же другой дух, покаянный, здесь нельзя размахивать руками с амплитудой в метр! И когда подобное происходит на сцене, у меня идет отторжение, и я говорю себе: как бы вы хорошо ни пели — это не то. Потому что визуальный эффект, когда дирижер стоит на сцене, очень важен, — он транслирует, что люди должны чувствовать. Хотим мы этого или нет, но эта трансляция идет. Поэтому ответственность очень большая на дирижере, который стоит на сцене спиной к зрителю, лицом к хору, и хочет он того или нет, он показывает всем своим существом, что мы должны чувствовать с точки зрения его концепции исполняемого произведения.

А у регента другая профессия. Он ничего никому не должен показывать. Он стоит себе наверху или в уголке, его не видно. Он должен показать только то, что касается текста. И, конечно, обладать знанием службы, чтобы всё было вовремя. У регента жесты должны быть скромными, и всё, что он делает, должно быть направлено на то, чтобы внизу, в храме, услышали священные тексты этих песнопений, и чтобы они были без оттенка аффектов, то есть страстей: тут мне грустно, а тут мне страшно, а это грррех! Когда начинается такое выделение — всё, никакой молитвенности вы не дождетесь. Иногда слышишь: «Как здорово пели, так громко и выразительно, что просто пробирало до костей!» Но это не похвала церковному хору. Не должно быть у нас эмоционального разнообразия — об этом говорил еще святитель Игнатий Брянчанинов. Даже Петр Ильич Чайковский не считал себя церковным композитором, хотя есть у него и литургия, и всенощная, но он это писал не для того, чтобы в храме исполняли. Один смиренный батюшка — о нем мне рассказывали, когда я еще была в миру — после «Херувимской» Чайковского вышел и говорит: «Вы так красиво пели, но больше никогда это не пойте. У меня от вашей "Херувимской" русские березки в глазах». А это была музыка Чайковского…

К нам в редакцию часто приходят вопросы такого плана: «Как попасть в хор мать Иулиании?»

Никак. Никак не попасть, мои дорогие, в хор мать Иулиании. Ну вот как попасть в семью к тому или этому человеку? Я хочу стать ему сыном или дочерью. Как мне это сделать? Ну, разве что выйти замуж за кого-то из его детей. Но и это не от меня зависит, а от самого человека.

Половина певчих у нас с самого начала. А нам уже 21 год. Вы представляете, кем они пришли? Студентами юными. И какие они сейчас мэтры! Конечно, потом становится очевидно, что их Бог приводит. Но изначально как это почувствовать? В самом начале я малодушествовала и иногда принимала людей, которые не тянут, в надежде, что «распоются». А как потом увольнять? Это же человек живой, как по живому резать? С тех пор я, как говорится, зареклась так поступать и в дальнейшем, когда кто-то приходил, говорила: «Я могу вас, конечно, взять, но, думаю, что мы вам не подойдем». Я сразу предупреждала, что «если вы не прочтете с листа вот эти простые три такта, то мы с вами сразу расстаемся, хорошо?» Они говорили: «Да, да, хорошо». И так мы расставались. Потому что в профессиональном отношении это главное — как человек читает с листа. Дальше — слух, чистота интонирования и только потом — голос. «Диагноз» можно поставить сразу, за 30 секунд — я все-таки столько лет проработала преподавателем…

У нас уже хор состоявшийся. Пожалуй, небольшая текучка происходит только в партии сопрано, потому что это девушки. Они приходят, выходят замуж, рожают деток. А партия альтов как была, так и есть, по-моему, лет 20 уже. И тенора как были, так и есть. В басы мы бы кого-нибудь еще взяли, но нужно консерваторское образование и опыт церковного пения, чтобы не навредить богослужению, а главное — чтобы человек был верующий. Добрая треть коллектива пришла, когда мы уже в монастыре были. Ведь мы 10 лет были хором минского Свято-Петро-Павловского собора и 11 лет уже являемся монастырским хором. Когда мы пришли в монастырь, кто-то отпал, но и много пришло молодежи. И это люди, которые хотели петь именно в этом хоре, именно в этом монастыре. Сюда далеко ехать, здесь не платят золотые горы, но тем не менее они почему-то сюда ходят, и это «почему-то» очень важно и дорого, потому что это семья. И этот мотив самый главный. А где ты возьмешь чужого человека, чтобы у него был тот же мотив?.. Это Божие дело. Ты тут уже совсем ни при чем. Ну, и потом… Все верующие музыканты уже где-то поют. Но можно быть человеком, который ищет Бога¸ у нас есть такие мальчики. Они как бы не против, крещеные, православные, очень хорошие, один недавно с трепетом венчался, но это еще не до конца воцерковленные люди. И к ним точно применимо слово «еще», потому что это путь. Молодому человеку сейчас не так-то легко сказать себе: да, я верую. Что для этого нужно? У каждого свой мотив и свой срок. А наше дело — ждать. Бог же ждет, когда мы все исправимся. Вот и мы должны.

Видите ли вы свой дальнейший рост на послушании?

Зачем мне это видеть? Есть вопросы, которые передо мной не стоят, это дело духовника — расту я или нет. Мне нужен рост в глубину. «Сердце человека глубоко», — сказал праведный Давид Псалмопевец. А мне это хочется проверить на себе, мне хочется туда, вглубь… Но иначе как через людей эта связь с Богом не получается, и я это, наконец, увидела. Для себя теперешней я увидела, что на 100% завишу от своего вот этого послушания — когда Бог посылает людей, и им что-то нужно от тебя. Ты не знаешь, что им сказать, — мы сидим и рассуждаем на абсолютно отвлеченные темы, — а потом, в конце второго часа, выруливаешь на какое-то слово, которое им действительно нужно было услышать, и они радуются, и тебе от этого здорово! Польза от того, что ты отдаешь, несомненна. Это же общеизвестно: когда ты пригодился кому-то, у тебя на сердце хорошо.

23.06.2018