«Клирос меня учил»

Расскажите о ваших первых годах жизни в монастыре.

Я в монастырь шла с большим желанием — может быть, наивным — стать из начальницы подчиненной и послушаться, наконец, кого-нибудь.

Когда мы в миру имеем духовника, часто наше «послушание» принимает искаженные формы и выражается в том, что мы предлагаем ему выбор: «Батюшка, скажите, как мне сделать, так или так? Правда же, вот так хорошо будет? Отлично же будет!» И бедный батюшка вынужден с тобой соглашаться. Или: «Мне жениться или в монастырь?»

Какое мы право имеем перекладывать ответственность с себя на духовника, чтобы он потом отвечал за то, что у тебя не получилось в браке или не получилось в монастыре? В этом есть какое-то, может быть, неосознанное, но лукавство. Когда я шла в монастырь, я тоже у батюшки спросила… Ну откуда человек знает — что там, в монастыре? Это же как на войну идти: ты смотрел фильмы, читал книги, но всё равно не узнаешь, что это такое, пока мимо снаряд не пролетит, и хорошо, если мимо. Батюшка, наш отец Андрей Лемешонок, был моим духовником с 1993 года. Уже решение о моем приходе в монастырь принято, уже сестры с матушкой помолились, уже батюшка вышел и меня благословил: «Ну, приходи, сестра Ирина»…

И вот сидим мы на лавочке в Петро-Павловском соборе после службы, и я говорю: «Может, мне к старцу?» Он говорит: «Можно, конечно, и к старцу, пожалуйста… Но в любом случае — свое должно быть решение». Вот эти батюшкины слова — «свое должно быть решение» — большими буквами отпечатались у меня в памяти на всю жизнь. Никто не может заменить наличие призыва внутри: он или есть — этот запрос Божий к тебе, — или его нет. Ты можешь метаться от одного духовника к другому, третьему, пятому, десятому, чтобы, наконец, кто-нибудь разрешил твою проблему так, как ты хочешь, чтобы она разрешилась. И всё: у тебя есть на кого спихнуть. Что греха таить, разве так не бывает? Сплошь и рядом. Может быть, неосознанно, а некоторые и сознательно добиваются своего. А о том, какие человек горести получает в результате собственного своеволия, мы часто даже не представляем.

И вот когда я пришла в монастырь, мне хотелось в первую очередь начать кого-то слушаться (это такая осознанная цель) и смиряться, чтобы тебе указывали без слова «пожалуйста». Конечно, этого не может «хотеться» человеку, как говорится, по определению. Я же нормальный человек, не мазохист какой-то, никому не хочется, чтобы у него болело, чтобы ему грубили, к примеру; вообще, любая боль не может быть желанна для нормального человека. Но другая половина твоего «Я», духовная, в момент, когда ты идешь в монастырь, чуть-чуть увеличивается. Это Божие действие, конечно. Потому что если бы не Бог, никто бы в монастырь не пошел. И никто бы не женился, потому что чувство влюбленности — это тоже Божий аванс людям, просто мы часто этого не понимаем…

Меня практически сразу поставили на послушание, которым я всю жизнь занималась. То есть на что училась, тем и «работаю». У нас в монастыре мало кто имеет послушание по своей мирской профессии. Сначала меня поставили на клирос, где я училась петь, как это ни странно. Потому что в монастыре совершенно другой образ пения. Сейчас он уже мне родной, а на тот момент… Я, конечно, слышала, как сестры поют, и даже участвовала в формировании этого богослужебного репертуара, немножко помогала мать Марфе, с сестрами немножко занималась, но это всё, так сказать, из окна вагона поезда, проезжая мимо. А ты сойди на этой станции и поживи там несколько лет, вот тогда узнаешь, как же на самом деле-то тут живут. Вот так я училась петь, получала замечания, мягко говоря; и сама видела, что не получается, ошибаюсь. И это была очень серьезная школа.

Где-то через полгода, наверное, выучила всё. И тут матушка игумения меня вызвала, поговорила со мной, сказала, что мне надо взять всё в свои руки. На то время был какой-то момент полураспада на клиросе, потому что мать Марфу (Гуськову), которая была тогда главным регентом монастыря, поставили поднимать подворье. Подворье — это гигантская часть жизни монастыря. Но находится оно неблизко, она не могла разорваться. И мать Мария (Держанович) — тоже прекрасный регент, но она главный эконом монастыря и тоже не может уделять много времени клиросу. И вот поставили меня. Может, и по возрасту, а может, думали, что я пришла уже как такой готовый регент, «широко известный в узких кругах». На самом деле мне и до мать Марфы, и до мать Марии, конечно, и было далеко, и сейчас далеко в этом плане. Поставили старшим регентом, чтобы можно было с кого-то спросить, что-то организовать, расписание клироса составить. И тогда я стала уже активно регентовать на службах — проводила все воскресные всенощные и часто будничные богослужения.

Это было в первые годы, пока не появилась мать Анфиса. Сейчас, по сути, именно она основной регент монашеского хора, а я уже так, на подхвате. Да, сначала мне было очень трудно, что касается именно клиросного пения. Я многие вещи видела иначе — как петь, что петь. А здесь всё другое… Но потом, постепенно, я привыкла и поняла, что этот хор не случайно такой. Он не должен быть похож на мирской женский хор, вообще на женский. Слово «женский» не применимо к звучанию нашего монашеского хора. Он звучит не так, как любой другой женский хор с поставленными голосами. Это получилось как-то само собой. Этим невозможно заниматься — ни у кого нет ни времени, ни возможности ставить голоса. Приглашали мы как-то вокалиста для постановки голоса, но это не прижилось, потому что тут дух другой. Не потому, что там плохо, просто у нас — так. Я с этим полностью согласна, и это главное, что роднит наши два хора — монашеский и Праздничный, хоть он и профессиональный. Даже наши три хора — еще и братский можно сюда присоединить. Звучание, сам звук, каким всё поется — простой, прямой, открытый. Хотя голоса есть ого-го какие во всех трех хорах! Но звук, «природная» постановка голоса — это такой объединяющий момент. И еще один объединяющий момент — это знаменный (и валаамский как его часть) распев, который царит у нас в монастыре.

Клирос меня учил просто капитально. Это такое место, где не захочешь — научишься послушанию. Петь на клиросе очень тяжело, это знают все певчие. В миру люди больше себе позволяют, к сожалению, потому что часто приходят не совсем церковные, начиная от внешнего вида и заканчивая разговорами, газетами и телефонами на клиросе. На монашеском клиросе этого всего нет. И мне это очень нравится и близко…

Практически сразу, через месяц-два моего пребывания в монастыре, батюшка благословил принять в наши ряды Праздничный хор.

Тогда он еще назывался «Первый хор Свято-Петро-Павловского собора». А батюшка наш все предложения пропускает сквозь себя, как какой-то Божий локатор — это надо Богу или это не надо Богу. И вот он решил, что — да, это надо Богу, что нужен еще один хор. И действительно, как он пригодился! Потому что монастырь стал быстро расти. Новый корпус, школа, Дом трудолюбия, Дом паломника, подворья… И сколько всего выросло с тех пор, если у нас уже 18 литургий в неделю! Бывает и больше, когда литургии в учебных заведениях идут — а для этого нужны певчие. Поэтому хоры стали множиться. На тот момент были только монашеский хор (сестринский) и братский, а сейчас уже Праздничный есть, два хора белых сестер, детский хор, хор ОВС — и это еще, наверное, не предел.

23.08.2018