Печальник и молитвенник земли нашей Русской (часть вторая)

Воспоминания монахини Варвары (Широлаповой) о схиархимандрите Зосиме (Сокур)

Пока я училась в школе, ездила к нему. Возникали какие-то вопросы. Он потихонечку руководил. У него все было так просто и естественно! Без каких-то особых поучений, рассуждений о духовной жизни. Хотя батюшка с отличием окончил семинарию, академию, обладал глубокими познаниями, он никогда этого не выказывал с простыми людьми. Может быть, с учеными он и разговаривал богословским языком, не знаю, но ни на проповеди, ни в общении, ни в частной беседе — никогда не было мудреного, непонятного, все было очень просто. И это сильно к нему располагало и привлекало людей.

Он вроде бы ничего нового для тебя не открыл, но ты чувствовал, что ему известно твое сердце. Он мог не прямо, а косвенно открыть всю твою жизнь и все твои мысли. Он знал душу человеческую, многое открывал ему Господь!

У батюшки было очень тонкое чувство меры. Он никого не ломал, никогда не перегибал, все время спрашивал: «А что ты хочешь?» Он никогда не спешил какие-то решения принимать. Говорил, что святые отцы учат все делать с пожданием. Бывало, спросишь у него о чем-то, а он: «Помолимся, помолимся, угомонись. Нам всем нужно угомониться». Потому что он знал, что Господь, молитва и время — это то, что действительно все в жизни исправляет. А потом смотришь — и все как-то выравнивается. Батюшка не демонстрировал какие-то свои особые дары, но он возвращал людей к жизни, открывал каждому Промысл Божий о нем!

Проповедь схиархимандрита Зосимы в день памяти прп. Моисея Угрина

Когда к нему приходил человек, батюшка молился за него. Он часто шутил, улыбался, вдохновлял. Люди вылетали от него просто на крыльях. Я помню, придешь к нему, а он: «Что, снова свет клином сошелся?» И как будто он не решает никаких ребусов, не разгадывает твоих тайн и не говорит: «Делай так или так», а: «Угомонись, помолимся». И все, ты готов идти за ним на край земли. И все проблемы решались. Смотришь — все не так уж смертельно и страшно. Его слово обладало силой и преображало душу. Знаю многие примеры, когда оно оставляло неизгладимое впечатление в жизни людей. Чувствовались особая любовь, мягкость, отеческая забота и сила. Многие получали от него больше, чем от родителей в семье.

Однажды у одного нашего брата спросили: «Чего у батюшки было больше — строгости или любви?» А он говорит: «Вы знаете, это была удивительная строгость глубоко любящей матери». И это действительно так. Батюшка был таким строгим, что я даже не могу передать. Он мог так кричать, что стены ходором ходили, посох его летал… Часто мог призвать к ответу любого за поступки, дела и прожитый день, до сих пор слышится его: «Ответствуй мне…» Но никто не сомневался в том, что он любит тебя. В этой строгости не было страсти, злобы, ненависти.

Конечно, могло быть и обидно. Однажды я провинилась, моя вина была косвенная. Но так как она касалась начальствующих монастыря, а это был период становления монастыря, то батюшке нужно было четко выстроить иерархию. И вот он меня вызывает на собор, который малым составом каждое утро собирался у него в келье. Я захожу, и он начинает на меня кричать. Он лежал на кровати, и она под ним ходила ходуном. У меня был единственный страх, что если сейчас у него случится приступ, то меня забьют камнями за то, что я послужила причиной ухудшения батюшкиного самочувствия. Я только говорила про себя: «Господи, пожалуйста, пусть все закончится хорошо». А вслух молила: «Батюшка, я больше никогда в жизни так не поступлю». И он, успокоившись, подзывает меня и говорит: «Ну, иди сюда». И дает мне книжечку преподобного Лаврентия Черниговского со словами: «Ты не туда пошла и не там искала. На тебе преподобного Лаврентия. Вот здесь ты найдешь ответы на все свои вопросы и ожидания». И в этом было все. Он знал мое сердце. То, что он на меня кричал минут 15 кряду, ругал, перестало иметь какое-либо значение. Я летела оттуда просто как на крыльях.

Он наказывал нас. Но всегда при этом переживал и спрашивал у близких: «Как он там?» и обязательно потом подбадривал и давал направление. Разные были наказания: бывало, провинишься и стоишь всю трапезу на коленях у иконостаса, или кладешь поклоны, или должен под столом пролезть назад и вперед, братьям и сестрам поклоны положить, испрашивая прощение. А потом возьмет со стола и даст тебе огурец или яблоко и смеется. Можно сказать, что он жестко воспитывал нас, но сердце у него было милостивое. Если видел, что человек искренне раскаивается, то по-матерински очень радовался и вместо обличения даже хвалил!.. У него как будто цель была, чтобы никто не ушел от него с тяжестью или горечью. Он часто заканчивал общение какой-нибудь шуткой. Он хотел, чтобы глаза горели у людей. Поощрял инициативу, творчество, но при этом абсолютно не терпел вольнодумства. И если только человек начинал куда-то «улетать» в сторону, он быстренько за ноги его назад и на место. И смирял очень сильно.

Но он мог быть и ласковым, особенно с детьми. Рядом с батюшкой всегда было много молодежи. Молодых ребят он мог называть ласково: Владика — оладиком, а, например, паренька, который хорошо пел, приветствовать: «Петушок наш прибыл». Сестрам говорил: «Ну, что ты, доця моя, как ты?» При этом абсолютно не было сентиментальности, эмоциональности. Даже благословляя, его рука всегда была строго собранной и сдержанной. Прикосновения вообще не позволялись. Говорил нам: «Бойтесь прикосновений». Особенно это касалось между сестрами и братьями — даже рукопожатия — вообще не следовало прикасаться друг к другу. Потому что это огонь. Он нас учил: «Никогда не думайте, что вы победили блудного беса. Он притаился и ждет. Как только ты подумаешь, что ты его победил — тут же нападет. И будет падение».

Свято-Успенский Николо-Васильевский монастырь. Стихиры вмц. Варваре на утрене

Последний год я была с ним на диализе. Во время процедуры в вены на руке вставляются две большие толстые иглы. Важно, чтобы рука не дернулась, поскольку они могут проколоть вену. И мы, медсестры, сидели и фиксировали его руку, потому что он очень часто дремал на диализе, и чтобы во сне нечаянно иглы не выскочили, надо было придерживать.

Однажды я вот так сижу, держу его руку, и меня такая к нему жалость и нежность охватила от того, что он так страдает, что ему так плохо, столько мук он терпит!.. Он дремал, я руки его практически не касалась, только подстраховывала. И тут он открывает глаза и очень резко: «Убери руку! Убери руку, сказал!» А рядом стоят врачи. Они ему говорят: «Батюшка, нельзя руку убирать, она должна держать Вашу руку!» А он: «Я сказал, убери руку!» Он очень боялся всякой чувствительности. Он был духовным человеком и меня воспитывал, чтобы не поддавалась эмоциям и чувствам. Монашество все-таки предполагает аскетизм, трезвость ума и сердца, суровую жизнь.

О любви он говорил, что это когда всех жалко. Но жалко не в смысле какой-то сентиментальности, погладить по головке и т. д. А это способность увидеть в человеке самое главное, настоящее. За это настоящее он готов был бороться и ради этого мог тебя драть как липку. Но только для того, чтобы ты стал тем, каким задумал тебя Господь. В этом проявлялась его любовь.

И еще, мне кажется, самое главное и самое удивительное в батюшке было редкое качество, которое он сохранил до конца дней, — способность верить в человека. Сколько раз в жизни его предавали, оставляли, обманывали! Но это не ожесточило его сердце. Конечно, он очень тяжело переживал все это. Особенно, когда у нас кто-то уходил из монастыря. Он воспринимал это как смерть, причем смерть не покаявшегося человека. Он говорил, что для таких людей возврата нет, это как предательство Иудино. Не потому, что это невозможно было простить, а потому, что человек в таком состоянии теряет возможность возврата. Переступив эту черту, бывает практически невозможно вернуться.

Может быть, батюшка больше говорил это для нас, тех, кто оставался в монастыре, чтобы мы понимали всю глубину такого падения. Он сурово относился к тем, кто ушел, не благословлял с ними общаться и принимать в монастырь. Но батюшка молился о них.

Он часто говорил об обетах. О том, что главными являются обеты крещения, в которых мы отрицаемся сатаны и всех дел его и сочетаемся Господу. И каждый обет, который человек дает в жизни своей, он должен свято исполнить. Говорил, что к монашеству Господь призывает, и если призвал тебя Господь, и ты пришел в обитель, уйти можно только вперед ногами, то есть умереть, но не сдаться. Вот что самое главное. Верность Церкви, обители и обетам своим батюшка ставил превыше всего.

Переживая и учитывая свободную волю человека, его выбор, батюшка не переставал верить в каждого, кто к нему приходил. В конце 90-х годов много собралось рядом с батюшкой юношей и девушек чистых, непорочных. У нас была самая молоденькая девочка, которую батюшка взял в монастырь в 13 лет, она выросла в монастыре.

Но приходили также люди, которые прошли тюрьмы, страшные падения… И, тем не менее, батюшка верил в них, принимал их в братство, совершал постриги и доверял священство. Говорил: «Смотрите, зэки и прелюбодеи предваряют вас в Царствии Небесном».

Свято-Успенский Николо-Васильевский монастырь. «Чертог Твой вижду, Спасе мой»

Проблема современного человека часто в том, что он не то что в Бога, а в самого себя поверить не может, что у него что-то получится. А тут приходишь, и тебя принимают со всеми твоими недостатками, пороками, с твоим прошлым и верят в тебя. Меня до сих пор вдохновляет и утверждает то, что батюшка увидел во мне что-то такое, чего я до сих пор сама в себе не обретаю, поверил в меня. До сих пор звучат его слова: «Я оказываю вам доверие. Не подведите меня!» И это одна из самых важных святынь моей жизни! Батюшка часто повторял: «Бойтесь потерять мое доверие, его легко потерять, а восстановить бывает очень сложно». И мы боялись потерять доверие его любящего сердца.

<< Печальник и молитвенник земли нашей Русской (часть первая)Часть третья >>

Записала инокиня Иоанна (Панкова)

23.06.2017