Брат. Монах. Священник (Воспоминания родной сестры)

С отцом Лонгиным мы знакомы очень давно. Говорить о батюшке в прошедшем времени не могу, да и не нужно. Сейчас, спустя четыре года после гибели, он стал еще ближе.

Наше общение с ним нельзя было назвать частым. Долгие годы мы обменивались короткими письмами, изредка виделись в Киево-Печерской лавре. Но это был тот человек, который включил мою жизнь в свою молитву. Я знала, что он молится и переживает. Последняя наша с ним встреча была за несколько месяцев до его ухода. Как всегда, мы пересеклись в редакции. Пили чай, вспоминали… Это был первый раз, когда он увидел меня в облачении. В его глазах была радость, ведь он так хотел, чтобы я стала монахиней…

***

Готовясь к беседе с родной сестрой отца Лонгина Лилией, я думала, как построить наше общение. И на ум пришло вот это: брат, монах, священник… На мое предложение о такой схеме разговора Лилия ответила: «Я согласна, ведь в жизни у нас выстраивались именно такие отношения: брат, потом монах, а затем и священник. Но со временем на первом месте он был как священник».

Брат

— Я старше отца Лонгина на 13 лет, — рассказывает Лилия. — Я заботилась о нем, можно сказать, как о сыне. Когда я стала мамой, и у меня появилась дочка, то так и говорила: «У меня теперь двое деток».

Хорошо помню день, когда Виталик родился. Мама с папой положили его на большую кровать, а сами ушли на кухню. Я смотрю на него, а он такой маленький! Папа заходит и говорит: «Вот, Лиля, это твой братик. Надо жить дружно. Нас когда-то не станет, а вы будете вместе всю жизнь. Поэтому тебе надо о нем хорошо заботиться. Он младше тебя». И вот с тех первых дней я стала проявлять заботу о брате, смотрела за ним. Когда Виталичке исполнилось девять месяцев, маме надо было выйти на работу, и его отдали в ясельки. Но он часто болел, и тогда нанимали няню. Однако что-то нам не понравилось в отношениях, и мы решили — будем смотреть вместе с мамой, и это несмотря на то, что я училась в школе, а родители работали. Я старалась всегда быть с братиком.

Потом нам пришлось с Дальнего Востока переехать в Украину. Когда я вышла замуж, Виталий мне сказал: «Знаешь, я очень сильно почувствовал, когда ты вышла замуж и когда ты уехала». Этим все сказано. Такие слова для меня были лучшей благодарностью. Он не хвалил меня специально, но через эту короткую фразу выразил все свое отношение ко мне. Вообще, отец Лонгин мог так сказать: кратко, емко и прямо в сердце.

В школе Виталий учился очень хорошо, старался со всеми дружить. Очень любил рисовать. Помню, мой стол письменный, а напротив — его, маленький журнальный. Он мне говорил, что все время смотрел, что я делаю, и повторял. Когда папа приносил какие-нибудь деликатесы или сладости, то просил меня делить их поровну. Виталик говорил: «Ты открыла письменный стол, достала, разделила, закрыла, положила и ушла. А я сажусь за стол, беру ключик, открываю, смотрю и закрываю». То есть он копировал меня.

Еще помню, как принимала участие в принятии решения насчет его учебы, когда он окончил восемь классов. У нас был семейный совет: мама, папа, я и Виталий. Я говорю: «Родители, что вы думаете насчет дальнейшей учебы Виталика?» Мама всегда хотела, чтобы он стал учителем, а папа — чтобы пошел по военной линии. Я говорю маме с папой: «Знаете, а если вдруг он не поступит после десяти классов? А тогда могут сразу в армию призвать. У меня есть предложение. Так как он очень хорошо учится, то пусть пробует поступать после восьмого класса. У него уже будет образование». Спросили мнение Виталия и решили, что он будет поступать после восьми классов. Если не поступит, то пойдет дальше в школу учиться.

Он поступил в педучилище в городе Дубно, которое очень хорошо окончил. И тут мне также пришлось поучаствовать в его судьбе: я собирала все необходимые справки, чтобы он по распределению попал домой в Ровно. Слава Богу, нам все удалось, и он получил место в школе в группе продленного дня. Там, как мне потом говорили (я, к своему стыду, лично не видела), он оставил после себя след: очень красиво разрисовал стену в фойе. Сам он об этом не говорил мне.

В то время в школе у него произошел один трагический случай. Есть фильм, где о. Лонгин об этом рассказывает. Один мальчик делал солнышко на качелях и упал. Ребенок был в тяжелом состоянии. Тогда одна коллега спросила: «Виталий Григорьевич, а Вы, вообще, крещены?» Брат ответил: «Да, меня крестила бабушка втайне от всех». — «А Вы давно в церкви были? Так бегите же туда!»

Виталий молился своими словами, как только мог. На следующее утро позвонили родители и сказали, что мальчику лучше. После этого отец Лонгин говорил, что в тот период он уже боялся не идти в церковь. Коллега, которая тогда отправила Виталия в храм, давно умерла. Отец Лонгин после того случая всегда старался поддерживать с ней отношения и молился за нее.

Потом он стал петь на клиросе. Потихоньку и я с ним стала воцерковляться, ходила пару раз в храм. Я хотела первый раз исповедоваться и причаститься, а у меня не получилось, что-то не пускало. Пришла домой и стала ему рассказывать (Виталий в то время приехал на каникулы — учился в духовной семинарии). А он: «Ничего, это хорошо. Ты же готовилась. Значит, так надо».

Помню случай в Киево-Печерской лавре в 1988‒1989 годах. Брат учился в педучилище и выразил желание поехать в Киев. Мы гуляли по территории, и вдруг он говорит мне: «Смотри, здесь кто-то в черном ходит!» — «Да, интересно!» Как мы потом поняли, это были монахи. Но для нас это была такая диковинка, что кто-то ходит в специальной одежде! Я тот день очень запомнила. Тогда никто из нас не мог представить, что мы окажемся в лавре.

Потом Виталию один священник из Ровно дал характеристику для поступления в семинарию. Знаете, отец Лонгин не любил о себе рассказывать, особенно что-то личное, хорошее — стеснялся очень. Когда он окончил семинарию, я узнала, что он сравнялся в курсах со своим другом, который поступил раньше. На мой вопрос брат ответил просто и лаконично: «Меня перевели». Я догадалась, что не могут просто так переводить. Он очень хорошо учился. И потом окончил академию с отличием. А вообще, за всем этим у него совершенно не хватало времени на себя.

Был еще такой случай, о котором отец Лонгин не очень любил говорить. У меня осталась его медаль о спасении девочки (он вытащил ребенка из холодного озера, когда треснул лед) и даже где-то хранится вырезка из газеты об этом. Прошло много лет, и я говорю как-то ему, что у меня есть для него сюрприз. Открываю коробочку и показываю медаль. А он: «А я и забыл». Я так и храню эту медаль.

Монах

Во Флоровском монастыре в Киеве был такой Валентин юродивый, который потом принял монашество с именем Ермил. Брат сначала к нему стал обращаться с вопросом о выборе пути. Потом пару раз ездил к отцу Николаю Гурьянову. И все ему говорили о монашестве, хотя у Виталика была девушка на тот момент. Он очень задумался. И, слава Богу, прислушался. Видимо, сам понял, что его путь — монашество.

На тот момент родители наши уже умерли. И я очень запомнила, как он приезжал тогда ко мне в Ровно. О своем выборе он начал мне говорить очень смутно, намеками о том, что в его жизни что-то изменится. Хотел меня пощадить, ведь я только воцерковлялась… В то время из Ровно в Киев ездили машины с табличками «на Киев». Вышел он после нашего разговора, а машину толком поймать не может: подвезут немного и высаживают. Оказался он в каком-то лесу и стал думать, молиться, что же такое, почему дорога не складывается. И понял, что не взял благословение на монашество у родных, а точнее, у сестры, потому что родителей ведь не было уже. Решил вернуться. Приехал после обеда. Я спрашиваю: «Что случилось?» Он говорит: «Лиля, все нормально. Садись, поговорим». И тогда он мне рассказал, что не мог проехать часть пути и что будет принимать монашество.

Я стала у него расспрашивать, что такое монашество. Он объяснял, что будет менять имя, у него начнется другая жизнь… не земная. Я ответила: «Это значит, что у тебя не будет детей?» — «Да, детей не будет. Нам нужно наш род вымаливать». Я очень запомнила это. Говорил он настолько уверенно, что у меня не было сомнений. «Я все решил и хочу взять у тебя благословение», — сказал он. Я ему ответила, что если ему будет хорошо, то и мне будет хорошо. Он ушел от меня с легким сердцем и душой. И когда оказался на дороге, то сразу поймал машину и уехал в Киев. Такой интересный случай.

К сожалению, я не смогла присутствовать на его постриге и из-за этого очень переживала. Отец Лонгин меня успокаивал: «Лиля, что ты! Даже не думай об этом! Не переживай!» Сердцем мы всегда были близко друг к другу.

Прошло время, а я ему говорю: «Помнишь, я тебе говорила, что у тебя детей не будет? Посмотри, сколько у тебя крестников и крестниц!» А еще спрашивала его, тяжело ли ему быть монахом, жить без семьи. Он отвечал: «Знаешь, всякое бывает… Но у меня так заполнена жизнь, что сложно что-то сказать». Было ясно, что у него не было сомнений в том, что он выбрал монашеский путь.

Милостью Божией я трудилась (и до сих пор тружусь) в Синодальном информационно-просветительском отделе УПЦ. И мы с батюшкой пересекались по работе. Он был ко мне строг и справедлив. Как-то зовет меня и говорит: «Так не надо было говорить, ты сделала неправильно». Он мог отругать, а ты сидишь и понимаешь, что он прав, и не можешь на него обидеться. А потом скажет: «Тебе кофе сделать? Нет, тебе кофе не надо, тебе чай. Ну, Лиля, извини». Я говорю: «Да, отец Лонгин, Вы правы». Я его на «вы» называла в первое время после пострига.

Вообще, сначала я очень долго учила его имя. Произносила и спрашивала: «Правильно?» «Да, Лиля, правильно», — отвечал мне отец Лонгин. А со временем он сказал, что я могу называть его на «ты», на что я ответила: «Хорошо, на людях я все равно буду называть на "вы", а наедине — на "ты"». Для меня это все происходило естественно, не болезненно. Наверное, это благодаря тому, что отец Лонгин смог грамотно выстраивать отношения.

Иногда, бывало, рассержусь на него как на брата, а он: «Мы, монахи, молимся о семье, но физически она для нас не на первом месте». Это мне очень помогло изначально правильно внутри себя выстроить с ним отношения.

Священник

Один священник как-то сказал, что отец Лонгин делал работу за пятерых или семерых. Это правда. Ведь он был и главным редактором, преподавал в воскресной школе и в академии, служил, исповедовал, много общался с людьми, выступал на конференциях… Когда он все успевал, я не знаю.

Вот смотришь на совещании — он собранный, серьезный, а потом уже веселый, открытый… Он был как ребенок, мог быстро переключаться, и для него это было естественно.

Быть такой случай, который, думаю, о многом скажет. Подробностей я не знаю, потому что о. Лонгин не особо делился, тем более если это касалось его духовных чад. Он умел хранить тайну. Одна его из духовных дочерей была замужем за арабом. Она очень переживала, и отец Лонгин тоже. Но батюшка так сумел тактично подойти, что этот человек принял Православие. То есть своим отношением, терпением, уважением к другой вере он мог влиять на людей…

За полгода до его ухода мы с ним стали очень близки. Помню, ехали вместе, он сидел за рулем, а я рядом. У меня никогда не было такого чувства. Мне стало на душе очень тепло и легко. И я ему говорю: «Ой, отец Лонгин, как хорошо, что ты у меня есть, что мы вместе!» Я искоса посмотрела на него, на его реакцию. У него доли секунды была улыбка, но потом он стал очень серьезным и сказал: «Да, хорошо. Но ты не одна, ты с Богом».

Сейчас я понимаю это как благословение. Господь управил так, чтобы потом этот разговор был мне в укрепление и утешение.

Честно скажу, мне приходилось много над собой работать, чтобы выстроить правильные отношения: брат, священник, монах. Ревности у меня не было, я радовалась за него.

В лавре я старалась бывать на службах, когда служил отец Лонгин. Я видела, как он менялся внешне. Он становился собранным, стройным, серьезным.

Помню, как мы с ним пошли на службу в Успенский собор. Он сказал: «Давай лучше пойдем на балкончик, наверх, там тебе будет удобнее». Шли мы с ним, как и всегда, с улыбкой, о чем-то говорили, шутили, но как только началась служба, он изменился. Был пост, и надо было класть поклоны. Он стоял чуть-чуть впереди от меня, оглянулся и говорит строго: «Лиля, сейчас надо кланяться». Но сказал он так, что я не испугалась, а тоже стала делать поклоны.

Когда батюшки не стало, мне очень помогли его духовные чада Ирина и Виктор с детьми. Какое-то время я даже жила у них. Первые полтора года было очень тяжело. Но меня постоянно окружали своей заботой люди. Я не была одна, а, как сказал отец Лонгин, с Богом. У меня есть уверенность, что с уходом отца Лонгина я еще больше стала уповать на Господа. Особенно в первые дни невозможно было без исповеди и Причастия. Я старалась часто причащаться, исповедоваться… Это меня держало. И я благодарна за это архимандриту Поликарпу (Линенко).

Конечно, его уход был трагедией, неожиданностью… Но, как мне говорила моя дочь Ириша, я должна думать о том, что ему там лучше. А если ему хорошо, значит, и мне будет хорошо.

P. S. Примерно за месяц до смерти был у нас такой разговор. Зашел как-то отец Лонгин ко мне в кабинет и говорит: «Ты что, еще на работе?» (а было уже поздно). Я ответила, что надо. Он сел возле меня, руку облокотил на спинку стула. Я спросила у него: «Как ты?» А он: «Ты знаешь, Лиля, скажу честно, я бы сейчас закрылся в келье и никуда не выходил». И тут же смотрит на часы, меняется в лице и с улыбкой произносит: «Ой, сейчас же ребята придут ко мне!» Каких-то три-четыре минуты мы говорили — и такой контраст. Вот так я узнала его настроение. А он встал, изменился и пошел…

Записала инокиня Иоанна (Панкова)

30.10.2017