Живой Бог и искусство мира. Часть вторая

 

Беседа с миссионером монахом Арсением (Йовановичем)

О музыке

Маша Иванова: Мне все время нужен музыкальный допинг. Меня это немного смущает… Как музыка совмещается с духовной жизнью?

Отец Арсений: Любая зависимость — это нехорошо. Когда я жил в монастыре Високи Дечани, занимался иконописью, в мастерской были братья, которые не могли и минуты выдержать в тишине. Конечно, у нас играла духовная музыка. Но это по сути своей очень близко. Когда человек без чего-то не может — это нехорошо. Для меня лучше всего тишина. Наверное, из-за того, что всю молодость я провел среди громкой музыки.

Вот пример. Когда молодые люди спрашивают, как найти настоящую любовь, я отвечаю, что на первом месте стоят бестелесные отношения. Потому что таким образом люди познают друг друга как личность. Это основа. Нужно, чтобы было, о чем поговорить. Иногда можно наблюдать такую картину: в кафе сидят парень с девушкой, поговорили пять минут — и больше их разговор не развивается. Тогда они открывают свои телефоны, потому что тишина им неприятна, они не могут ее выдержать. Самый большой тест — можем ли мы молчать вместе, будет ли нам при этом комфортно. И так же с музыкой.

Я люблю слушать музыку, и раньше я был зависим от нее. Но годами учился быть в тишине. Когда проходит какое-то время, тишина обретает свою мелодию. И всякий другой звук мешает, даже самая красивая музыка. Тишина — наивысшая ступень музыки. Тишина — это когда человек полностью погружен в молитву. Но для меня это пока тоже не достигнутая ступень.

 

О депрессии и чувстве вины

 

Отец Арсений: Во всем есть какая-то задача, которую ты должен разгадать, чтобы понять, что происходит. А иначе можно попасть в серьезную ловушку — осудить кого-то. Я лично очень часто попадаю в эту ловушку, потому что я очень суетный человек. Последние пять лет я все время на людях. Очень часто мне аплодируют, говорят, какой я высокодуховный... Некоторые молодые люди думают, что я святой. И это все очень опасно. И тогда Бог попускает, что кто-то отнесется ко мне с презрением, не обратит на меня внимания или поругает. И я думаю: «Как это так, какой плохой человек! Как это он не оказал мне почтения?» Доходит до гнева. И тогда я понимаю, как низко я пал. Поэтому всегда нужно себя испытывать и спрашивать: «Может, я и не заслужил сейчас такое отношение, но раньше сделал что-то плохое?» Современная психология такой подход отрицает, говорит, что это вводит в депрессию. Чувство вины психологи и психиатры рассматривают как очень опасное состояние. И это действительно так, если при этом нет ощущения присутствия Бога.

Если есть молитва, то чувство вины перед людьми не вгонит нас в депрессию, а приведет к смирению. А если мы говорим «я виноват, я виноват», но без Бога — тогда это опасно. Это ужасно негативное состояние. И когда человек не может схватиться за Бога, это его убивает. Но когда ты говоришь: «Я действительно виноват, никто, кроме меня, не виноват...» и с этой позиции просишь: «Господи, помоги мне стать лучше» — тогда все меняется. Меняюсь я и люди вокруг меня.

Конечно, легче говорить об этом, чем воплотить в жизнь, но это и есть бескровное проливание крови, бескровное мученичество. Потому что Христос именно так сделал. Определенно, поскольку мы люди, мы падаем. Но если будем двигаться в этом направлении, Бог даст возможность контролировать себя, и те удары и нападения, которые мы каждый день переживаем, нам не повредят. Это не значит, что мы будем всю жизнь мучиться! Конечно, Бог даст нам силы перескочить на другой уровень. Но для этого нужно читать святых отцов, стараться быть вблизи духовных людей и жить в Церкви.

 

 

О подвиге и послаблении

 

Отец Арсений: В молодости я был одержим многими страстями и, придя в монастырь, очень хотел освободиться. Но проходили годы, и я понимал, что ничего не могу сделать. И вдруг спустя 10?15 лет я обнаружил, что какие-то мои слабости отошли от меня. Я даже не заметил, как их потерял, и не понял, какова методика борьбы с ними. Это была не моя заслуга — Бог в одно мгновение освободил меня. А я со своей стороны должен был просто остаться в монастыре. Я не мог сам себе приказать: «Все, не буду думать о женщине, не буду есть сладкое…» Я это не контролировал. Но со временем все ушло, и это Божия сила все убирает, когда приходит время. А время приходит, если мы остаемся на пути, в борьбе — остальное все от Бога. Бог ждет от нас только постоянства в борьбе.

Маша Иванова: То есть недопустимо в этой борьбе искать отдыха? А ведь старец Софроний говорил: «Стой до последних сил, а потом попей чайку…»

Отец Арсений: Преподобный Исаак Сирин, великий подвижник, тоже об этом говорит. И самые большие подвижники отдыхали, но это было, конечно, не так, как у нас. Они спали побольше, побольше кушали, чем обычно. Но мы говорим тут о больших аскетах. Их попущение было такого рода. А мы, люди другого типа, можем, например, пойти на концерт, в кафе с друзьями, на фильм, почитать какую-то не строго духовную книгу. Но надо быть очень аккуратным. Святой Исаак Сирин говорит, что нельзя переходить границу, после которой ты не сможешь вернуться.

Монахиня Варвара (Широлапова): А где эта грань? Как понять: искушение это или реальная необходимость отдохнуть?

Отец Арсений: Спроси об этом у духовника. Не надо слушать свои помыслы. Вот ты все время читаешь святых отцов, и вдруг появился у тебя какой-то исторический роман с любовным оттенком. Тогда подходишь к духовнику и спрашиваешь. Или подходит ко мне друг и зовет меня на концерт, и я говорю: «Пойдем», но никого не спрашиваю. Вот такое небезопасно.

Денис Питерский: Но мы не можем все время спрашивать…

Отец Арсений: Не можем. Если не можешь задать вопрос духовнику, тогда подумай: а что бы он на это сказал? Наша совесть никогда нас не обманет. Правда, мы часто глушим свою совесть. И здесь вопрос личной ответственности перед Богом. Таким образом мы испытываем свою духовную зрелость.

Если мы все-таки пошли на какой-то концерт, пообщались с нецерковными людьми, то должны себя спросить, как мы себя чувствуем. Не поднимают ли голову мои страсти? Захочу ли я завтра пойти на литургию? Какое у меня после этого отношение к Церкви, людям, Богу? Если ты почувствовал в себе мирской дух охлаждения, тогда это будильник: что-то было не так. Поэтому надо учиться быть зрелыми, контролировать себя. Это все приходит со временем, приобретается. А сначала нужно спрашивать. Можно духовника, а можно друга или подругу. Если искренне спрашиваем, Бог ответит через этого человека.

Мы боремся, чтобы узнать Божию волю. И когда человек идет в правильном направлении, когда он трезво мыслит, тогда Бог его ведет. Никогда нельзя расслабляться. Бывает, приходят церковные люди и говорят: «Я курю. Знаю, что это плохо, но не могу ничего сделать». Можно по-разному повести себя с этой страстью. Первый способ: я курю и не могу бросить, я смиряюсь с этим. Это ложь. Это плохо. А если я курю и недоволен таким положением вещей, борюсь с этим, укоряю себя, тогда, даже если я до конца жизни не перестану курить, Бог воспримет это иначе. Потому что Он видит стремление человека. Видит, что ты признаешь себя рабом этой страсти.

Так и в остальной жизни. Нам бывает необходимо немного расслабиться. Но мы должны помнить, что мы перед Богом виноваты. И если мы так себя осознаем, Бог нас защитит. Он знает наши слабости, он из таких же людей пришел. И знает меру каждого. Ждет от монаха больше, чем от обычных людей. А если какой-то монах живет еще более напряженно, чем, например, я, то от него Бог будет ждать больше, чем от меня. От всех Он ждет свое, судит по ситуации каждого. Наша мера зависит от степени нашей любви, от того, насколько мы хотим приблизиться ко Христу.

Однажды к преподобному Силуану и старцу Софронию пришел один пустынник. Христос этому пустыннику открыл: «Кто Меня хотя бы один раз призовет — спасется». Старцы Софроний и Силуан удивились: «Подожди, так что же, каждый спасется?» Пустынник ответил: «Да. Но вопрос в том, насколько близко ты будешь там к лицу Христа».

Мы в Церкви исповедуемся, молимся, идем на литургию. Бог спасет наши души. Но будет смотреть, насколько мы жертвовали собой. Мы говорим: «Я люблю Бога, но я люблю и эту жизнь». И Бог не примет это за зло. Но нам надо испытывать самих себя: может, я не люблю Бога достаточно, если я и то люблю, и это… Нужно быть с собой искренними.

 

 

Об искусстве и успехе художника

 

Маша Пучкова: Вы же были художником до прихода в Церковь. Как изменилось Ваше отношение к искусству?

Отец Арсений: Большая разница есть между мирским и церковным искусством. Творчество — это Божий дар. Каждый талант не должен быть закопан. Искусство — это составная часть моей жизни. Первая моя любовь — это молитва. А вторая — творчество. Икона и пение. И рисую, и пою... (улыбается). Люди в миру думают, что их искусство — это их религия. И не думают, что это большой дар Божий. Искусство может быть способом общения с Богом, но никогда не выше молитвы. Через искусство мы можем метафизически прикоснуться к Богу, но только опосредованно. Как через инструмент. Молитва — это наука над наукой, искусство над искусством.

Ван Гог, Кандинский были людьми глубоко религиозными. Но не в церковном смысле. Они очень глубоко чувствовали высшую силу. Но никогда мы так прямо не входим в контакт с Богом, как через молитву. Творчество — это лишь инструмент. Но когда есть молитва, нам не нужны другие инструменты. Молитва — прямой путь.

Маша Пучкова: Я часто замечаю на примере друзей, что успешным художником, скорее, становится тот человек, который к Церкви относится по касательной или вообще никак не соприкасается. У них и работы получаются интереснее, смелее...

Отец Арсений: Я это знаю, да. Господь в Евангелии сказал, что сыны мира мудрее сынов Света. Люди мира более приспособлены к миру, чем люди, призванные к духовной жизни.

Вот история из опыта преподобного Силуана Афонского: пришел один монах и принес газету с новостями (это было во время Второй мировой войны). «Смотри, — говорит, — какие немцы способные, что они делают! Техника, самолеты, танки… Мы, русские, никогда такого не сделаем». А святой Силуан отвечает: «Все зависит от того, на что ты направил свой ум. Немцы направлены на материальное и в этом успевают. А русские направлены на Бога». Если бы мы концентрировались на материальном, мы были бы сильнее. Для людей этого мира материальное — это все, они все свои силы в это вкладывают. А духовные люди — нет. Какая-то частица нас стремится вверх.

Открытость Богу многое закрывает перед человеком в мире. Слава бы отвернула от духовной жизни. Художники склонны к тщеславию. Светский успех наверняка бы их смёл. Как люди этого мира, мы желаем успеха. Но если посмотреть на успешных художников, то часто это люди глубокого греха и страстей. Самые великие гении были больными духовно. Ван Гог отрезал себе ухо. Он жаждал успеха, реализации. Творчество было его страстью, и оно отняло у него Бога. Он осознал, что он гений, и его это погубило.

 

О даре творчества

 

Отец Арсений: Если посмотреть на развитие христианского искусства, то можно увидеть, что, например, византийское искусство было немного наивно, просто. Люди не знали перспективу, анатомию, как падает свет. Потом пришли искусство Ренессанса и философия гуманизма, которые противопоставили себя сначала восточной Церкви, а впоследствии и католицизму. Появление Ренессанса — часть отделения Запада от Востока, от Единой Соборной Православной Церкви. Это напрямую связано с оскудением благодати Божией.

Начиная с Джотто (родоначальник Ренессанса) художники как бы выходят из себя, теряют благодать. И начинают смотреть на внешнее, на природу, понимать природные законы: горизонт, свет, перспективу. Начинают творить совершенное искусство (совершенное по форме), стремиться к совершенному отражению природы. Они изучают анатомию, человеческое тело (вспомним Леонардо да Винчи). И здесь можно видеть примеры гениальных художников, но при этом полностью бездуховных. Это люди, потонувшие в худших человеческих страстях. А кто живет там? Дьявол.

Маша Пучкова: А почему не Бог?

Отец Арсений: Не знаю. Это большой вопрос. У меня нет на него ответа. Но возьмем пример из эпохи модерна. Тут мы имеем полную абстракцию. Гений абстракции — Василий Кандинский. Он не был плохим человеком, не был блудником. Но он не был и теософом, не был православным христианином. Однако он гений. Каким же искусством мы должны заниматься? Это большой вопрос для меня.

Я 20 лет писал иконы и боролся с тем, чтобы не делать ничего кроме, хотя всегда очень хотел. И после 20 лет это все-таки случилось. Я попал в монастырь Острог больным человеком, после операции на спине, и не мог поднимать ничего тяжелого, а значит, не мог больше писать иконы. Ведь там нужно постоянно поднимать и поворачивать тяжелую доску. И целый год я не мог притронуться к кисти, но больше года не выдержал. Пришел в художественный магазин, купил полотно, акриловые краски и сказал сам себе: «Все, я должен рисовать». Сел за мольберт и подумал: «Пусть это не будет икона, но я попробую». И находясь в очень тяжелом душевном состоянии, я начал писать. Так начался мой эксперимент.

Как христианин и как монах могу ли я писать что-то, кроме иконы? Но уже пять лет я этим занимаюсь. Моя идея в том, чтобы попытаться осуществить синтез модерна с Православием. Не с иконографией, а с православным духом. Думаю, что создаю какой-то новый жанр.

Денис Питерский: Где Ваши работы можно увидеть?

Отец Арсений: В Интернете есть передачи, записанные в моей студии. Через мою мастерскую уже прошло много людей: монахов, священников, иконописцев. И я сперва очень боялся, что они скажут обо всем этом. Но никто не был против. Все были воодушевлены. Отец Драган, академический скульптор и духовный человек, старец, сразу решил организовать выставку в крипте храма Воскресения Христова в Подгорице.

Если человеку помогает Бог, то человек может сделать и что-то современное, не лишенное при этом духа. У меня есть цель показать людям, что православное искусство может быть широко. Это не только копирование икон. Самое главное здесь — быть глубоко в Православии, основываться на литургии и на лучших образцах православного искусства. Вопрос: можно ли в этом достичь успеха? Я хочу этого. Но не для славы, не для аплодисментов, а чтобы показать, что православный человек, в том числе монах, относится к этому миру. Но через его картину, которая не икона, человек также может увидеть и пережить живого Бога.

Маша Пучкова: Говорить с человеком на его языке…

Отец Арсений: Возьмем Ван Гога, или Пикассо, или Кандинского. Если бы они изначально были православными, то достигли бы того успеха, которого достигли? Был бы Ван Гог — Ван Гогом? Это большой вопрос. Развился бы так его дар? Или он был бы обычным человеком, который не отрезал бы себе ухо… Убил бы он себя? Или остался бы простым мирным человеком из голландской деревни?

Денис Питерский: А может, он был бы апостолом?

Отец Арсений: Может, да… А может, и нет…

Юля Гойко: А что тогда такое гениальность? Гениальность — это ведь человеческое качество. А вот куда она направлена — уже вопрос.

Отец Арсений: Если бы Ван Гог направил свою гениальность в духовное русло, может быть, он стал бы святым. А так он был глубоко несчастным человеком. Может, будучи православным, он ничего бы не оставил после себя... Но был бы радостен и носил бы Бога в себе. Что важнее?

Юля Гойко: Преподобный Серафим Саровский был гений?

Отец Арсений: Да. Святость — это духовная гениальность.

Юля Гойко: А когда Вы смотрите на картины Ван Гога — что Вы чувствуете?

Отец Арсений: Чувствую ужасную борьбу. Психоделию. В его картинах нет мира и спокойствия. Но тут еще и вопрос вкуса.

 

 

Об уродстве и искусстве

 

Отец Арсений: Большинство современных творческих людей создают очень неприятные произведения. Зачем? Он говорит: «Я художник, я так вижу и показываю состояние современного мира. А оно ужасное, некрасивое, противоположное красоте, уродливое». И хочется спросить у него: «Зачем? Я знаю и вижу это уродство, а ты снова мне это показываешь…»

Когда я прихожу на какую-то выставку, я жажду вдохновения, выздоровления, красоты. Искусство должно исцелять. А здесь ты видишь, что этого художника поразило зло, и он показывает только зло — то, что он сам видит. Настоящий художник должен победить зло. Да, зло вокруг нас, но мы должны стремиться показать красоту. Однако сначала я должен внутрь себя ее стяжать. А если у меня внутри только зло, то что я могу показать людям?

Юля Гойко: Ведь и в злом искусстве есть эстетика. Многие люди, идя на выставку, не хотят исцеления, они хотят испытать боль, пощекотать нервы…

Отец Арсений: Это болезненное удовольствие. Поэтому художник имеет огромную ответственность. Чтобы стяжать любовь, красоту, мир, надо работать. И тогда ты сможешь воплотить это в своем произведении. Поэтому я думаю, что и Ван Гог, и Пикассо, и Караваджо, и Фрэнсис Бэкон, конечно, гении. Но если бы они жили как христиане и работали над своим спасением, я верю, что их гений раскрылся бы еще больше.

В прошлом году я видел в Лондоне большую ретроспективу Бэкона. Это гениально, но страшно. Если бы он очистил свою душу, я верю, он стал бы еще более гениальным художником. Если у тебя внутри есть мир, любовь и радость, то на твоей выставке человек почувствует это, почувствует красоту.

Сейчас я пытаюсь заниматься живописью и скульптурой. Знаю, что не стану гениальным художником, но я могу показать направление. Показать, что в современном искусстве может быть присутствие Бога. Каждый, кто имеет дар творчества, должен очиститься. Знаете, это как пушка — если ее хорошо прочистить, она очень далеко выстрелит. 

 

Творчество и молитва

 

Маша Иванова: Как сочетать творчество и молитву? Периодами ты ставишь акцент только на молитве или только на творчестве. Не получается сочетать.

Отец Арсений: Всему свое время. У тебя есть правило? Утром и вечером?

Маша Иванова: Да. Но вечером с правилом сложнее…

Отец Арсений: Обязательно должны быть правило, литургия и непрестанная молитва Иисусова. Конечно, есть время, когда мы посвящаем себя своим делам. Но я верю, когда человек вырастает духовно, это все дивно переплетается.

Когда я только вошел в Церковь и был послушником в монастыре святителя Тихона Задонского в Пенсильвании, для меня молитва была важнее еды и воздуха. Я жил только молитвой. Но в молитве ко мне часто приходили идеи картин, скульптур… И я это воспринимал как вражеское нападение, отталкивал от себя. Однако со временем, в течение долгих лет, когда душа стабилизировалась, успокоилась, меня эти образы перестали посещать на молитве.

Для меня молитва — это отдых, концентрация всей жизненной силы, энергии. В молитве ко мне приходят идеи всех моих бесед, которых за последние пять лет у меня было очень много. Иногда я удивляюсь тому, как Господь дает слово. Я вижу в этом тайну и участие Божие.

Я глубоко верю, что когда человек хорошо научится молитве (даже живя в миру, а не в пустыне), то через молитву он приобретет большую силу — даже интеллектуальную и творческую. Но для этого нужно много лет очищения. В один момент молитва станет источником вдохновения. Это высшее состояние перед тем, как не будет вообще никаких образов.

Перевод с сербского инокини Иоанны (Панковой)

01.12.2016