«Когда попадаешь в источник света, сам начинаешь светиться…»

Слова, вынесенные в заголовок этого текста, сказала одна женщина, с которой я познакомилась совсем недавно в Петербурге. Ее зовут Екатерина, она — мама пятерых детей, дочь художника, жена иконописца, преподаватель английского... Я не знаю, какие статусы еще можно приводить в этом вступлении, потому что все они не раскрывают самого главного — ощущения умиротворенности и света, которое чувствуешь в присутствии этого человека. В ее жизни было множество удивительных событий, путешествий и встреч. Пожалуй, одна из самых значительных — встреча со старцем Софронием (Сахаровым). О жизни в советском Петербурге, движении хиппи, об Англии, Грабарке и Оптиной пустыни, о многих удивительных людях и личном пути к Богу рассказала Екатерина Полякова. 

 

Первые шаги

 

Екатерина: Мой духовный путь довольно внутренний и тихий. Обычно у людей в жизни происходит какое-то озарение, какая-то явная встреча с Богом, после которой все начинает меняться. У меня так не было. Я всегда знала, что Бог есть, хотя в церковь мы не ходили.

Я родилась в семье художников, поэтому, наверное, чувствовала присутствие Бога в творчестве, может быть, в картинах… Мама рассказывала, что однажды на Новый год взрослые ушли в гости, а мы, дети, остались дома. И вот я сижу под елкой и рисую (мне всегда на Новый год дарили акварельные краски). Родители возвращаются и видят: на ватманском листе нарисовано огромное распятие... Почему? Я не помню. Эта картинка долго у нас хранилась.

Вторая вспышка — в школе. Помню, что на уроке биологии нужно было отвечать дарвинскую теорию. И я думала: «Как же я буду говорить неправду?» Так боялась, что меня вызовут!..

Мама крестила нас с братом, когда мне было 10 лет. Но в Церковь она пришла, когда я была в восьмом классе, в 1983 году. Она очень активно в это влилась, и у нас дома начали собираться верующие люди. Все ходили на службы в Духовную академию: там был такой костяк просвещения для молодежи, богемных кругов, музыкантов. Но все это были друзья мамы, а я наблюдала со стороны.

В десятом классе я познакомилась с двумя мальчиками с Петроградской стороны. И мы начали вместе ходить на службы в Князь-Владимирский собор, а потом по разным храмам — искали свое место. Нам очень нравилось исповедоваться (смеется). Что-то в этом было такое необычное, таинственное...

В Князь-Владимирском я познакомилась со «старичками», которые ходили туда давно. В каждом соборе есть такие прихожане — исторические личности. Один из них переписывал от руки жития. И это тоже было очень таинственно. Тогда я в первый раз прочла «Стояние Зои», житие Марии Египетской. Меня это поразило. И эти первые откровения добавились к моему внутреннему ощущению истины.

 

Солнце, цветы, Православие

 

Москва. Троице-Сергиева лавра

После окончания школы я захипповала. Работала в Питере, а потом путешествовала. Осенью 1985 года поехала в Москву — сама по себе, в никуда. Хиппи тогда собирались в разных местах. Одно из них называлось Мишка — университет Ломоносова. Это было время рок-клубов, когда андеграунд выползал наверх, и религиозная жизнь тоже потихонечку закручивалась. Думаю, за этим все еще следили власти, но тогда уже не наказывали, просто наблюдали.

Я пришла на тусовку и слышу, что народ собирается ехать в Троице-Сергиеву лавру: «Кто хочет — приходите завтра на вокзал, а там ищите Ромашку». На следующий день в шесть утра я прихожу на вокзал. Смотрю, стоит человек — весь рыжий, с длинными волосами — и улыбается во весь рот. Я думаю: «Ну, наверное, он». «Вы Ромашка?» — «Да». Так и появился у меня первый друг в Москве — Володя Лукашин. Потом еще группка людей собралась, мы сели в электричку и поехали в лавру. Все волосатые, расцвеченные. Конечно, это был вызов обществу: все смотрели на нас большими глазами.

 

 

Приехали в лавру, пошли на исповедь, потом к мощам. Было все так здорово, на вдохновении!.. Выходим — и нас сразу забирают в отделение милиции, конечно, из-за внешнего вида. А мне еще 18 лет не было. Ромашка говорит: «Это моя сестра, она ко мне в гости приехала» (так мы с ним и побратались у Преподобного Сергия). Но мы не боялись тогда совершенно ничего — такая свежая была вера. В итоге нас отпустили, и мы дружно пошли в кафе, прочитали молитву во весь голос... Я даже сейчас так не делаю, а тогда это было все очень смело и здорово. А вечером того же дня в Москве нас опять забрали в милицию. Мы говорим: «Ну что же вы нас снова забираете? Мы уже в лавре отсидели!»

Со всеми этими людьми, которые тогда ездили к Преподобному Сергию, мы крепко подружились. Это была какая-то параллельная жизнь, хипповая. Но она почему-то сразу была церковно-настроенная. Я не много ходила в церковь, но ходила, и помню, что для меня это было важно. В Москве мы вместе жили на флэту (на квартире), человек шесть. И первое, что мы сделали, — это принесли туда большую икону Спасителя. Нам всем очень хотелось, чтобы была над нами какая-то правда, был Бог. Ходили в ближайший храм на службы. Пытались работать.

 

Староневский

А в Питере в это время очень активная духовная жизнь продолжалась у меня дома. Мама, можно сказать, была центром довольно большой группы людей. Мы жили на Староневском, рядом с Александро-Невской лаврой, и ходили на службы в академию. По храмам тогда в основном были бабушки, а в академии и семинарии собиралась молодежь. И после воскресной литургии у нас дома устраивались так называемые православные агапы. Это было довольно долго — с 1984-го по 1990 год. Разные люди приходили. Но всегда это было интересно и очень сильно разнилось с советской действительностью, которая нас окружала.

Однажды у нас дома устроили крестины. И среди собравшихся был Борис Гребенщиков со своим сыном Глебом. Мы его крестили, и я считаюсь его крестной. Борис Борисыч тогда тоже присматривался к Православию. Мы общались, в гости к ним ходили.

А чем мама занималась?

Моя мама была из богемных кругов, жена художника. Она работала машинисткой в Академии наук, в ЛИСИ. И она как раз стала набирать на машинке дипломные работы учащихся Духовной академии. Очень много интересных людей тогда прошло через нас. Время было очень вдохновенное.

 

Но если для них это было настоящее жемчужное зерно, то у меня складывался какой-то свой, отдельный путь. Мне не хотелось идти мамиными дорогами, хотя в итоге все равно все пришло к одному. Тогда нашим любимым местом были Печоры. Я ездила сама по себе во Псков, в Пюхтицу, мне очень нравилась монастырская жизнь.

 

Рига

Параллельно я хипповала. Пару-тройку лет еще путешествовала по разным местам. А спустя время почувствовала, что мне это становится неинтересно: идеи, которые там поддерживались, не всегда были правдивы. Думаю, что, конечно, всем хотелось каких-то хороших, братских отношений. И кроме того, это было противостояние обществу, что тоже сплачивало людей. Но не было стержня, объединялись непонятно вокруг чего, поэтому все довольно быстро разваливалось. Впрочем, я не отказываюсь от этого. Сейчас до сих пор люди, которые тогда общались, встречаются, лелеют все это. Пускай, если они от этого питаются, ведь и меня тогда это вдохновляло. Но они иногда ругают тех, кто отошел: предатель, ушел… Ну, предатель, что поделаешь (улыбается)…

 

Мы часто ездили в Ригу, там у нас был палаточный лагерь в лесу. Тогда один минский хиппи по прозвищу Батя был нашим вожаком. Он познакомил нас с отцом Андреем Лемешонком. Отец Андрей дружил с моей мамой. Когда я потом бывала в Минске, останавливалась у них. Такой человек необыкновенный, такой любви, такой скромности! Поразительный человек…

Знаю, что Батя сейчас живет один под Минском, и люди каждый год собираются на его день рождения. А его друг Коля (Колёк) батюшкой стал.

Получается, что эта жизнь хипповая все время перекликалась с Православием. Мы жили в лагере, но в воскресенье ездили на службу в рижскую пустыньку. Иконочки были у нас в лагере… Читали вслух «Неугасимую лампаду». Наверное, смешно это все звучит, по-детски. Но такой был мой опыт, я от него не отказываюсь.

А как зарабатывали на жизнь?

Мы зарабатывали в течение года. Я в университете работала секретарем, реставрацией занималась... Так поработаешь-заработаешь — поедешь. И с хиппарями мы трудились: пропалывали свеклу, собирали мандарины. В праздности как-то совсем не хотелось жить. А у хиппи все-таки такая философия ничегонеделания. Я не осуждаю, но мне было это трудно.

 

Грабарка

Со временем я все-таки отошла от хипповства, поселилась дома, стала ходить в академию и петь в хоре. Однажды (это было в 1988 году) среди наших друзей появился богослов Валерий Лепахин. Он жил в Венгрии, преподавал там русский и привозил свои группы в Россию. Эти венгры часто у нас бывали. Некоторых из них даже крестили у нас дома. Мы познакомились с одной венгеркой Агнессой, и она сказала, что в Польше каждый год организовывается интересное паломничество: в течение пяти дней идет крестный ход к монастырю, на гору Грабарка. Я сказала, что хочу поехать.

В то время в России только-только оживала церковная жизнь, молодых людей практически не было в храмах. А в Польше — я была просто поражена! Крестный ход начинался в воскресенье, шли с пением духовных стихов примерно по 30 км в день, через деревушки, маленькие городочки. У многих в руках были кресты. В каждой деревне паломников встречали колокольный звон, хлеб-соль. Кто-то присоединялся к процессии. Ночевали по домам или в храме. Это было поразительно! Через пять дней мы пришли на Грабарку, взошли на гору крестов, там три раза вокруг храма на коленках...

Я вернулась в Петербург в невероятном потрясении. А тут такое унылое состояние, соборы питерские, ничего никому не надо… Загрустила немного. Но по-прежнему оставалась наша общинка. Мы тогда стали ходить к о. Василию Ермакову на Серафимовское кладбище и очень все между собой дружили, объединенные батюшкой.

 

Монастырь старца Софрония (Сахарова)

 

«Старец Силуан»

А потом произошло одно очень важное событие. К нам попала книжка «Старец Силуан» и очень всем понравилась. Я ее тогда еще не читала, а те, кто постарше, просто зачитывались. И вот у нас появился один человек по имени Павле Рак, богослов. Как-то в беседе он сказал, что автор этой книжки еще жив. «Как жив?!» — «Ну да, это отец Софроний, он сам старец, живет в Англии, в Эссексе, в монастыре святого Иоанна Предтечи. И я скоро туда поеду». — «А можно, мы ему письмо напишем?» И мы на такой вдохновенной волне написали письмо примерно следующего содержания: «Мы — такие-то люди из Петербурга, община, наш духовник — отец Василий Ермаков с Серафимовского кладбища…» И просто привет старцу передали и поблагодарили за книжку. А я в конце приписала от себя: «Если я попаду в Англию, я могу к вам в монастырь заглянуть? Благословите!» (я тогда в одном соборе познакомилась с ребятами из Англии, и они меня позвали в гости.)

И вдруг приходит ответ! Его написал келейник старца, Иероним. Теперь это отец Серафим (Покровский), который живет на Валааме. В письме говорилось, что отец Софроний был очень рад получить письмо. Старец думал, что в России все совсем плохо, а тут такое свидетельство пришло, что какие-то люди ходят в храм… Он очень обрадовался. А еще было написано, что старец благословил меня приехать на рождественские святки.

 

Котлован любви

Это был 1989 год, начало осени. Я думаю: «Какие рождественские святки? Я сейчас быстренько соберусь и поеду!» Ничего подобного, слово старца: сначала мне не давали визу, потом денег не было, потом нельзя было купить валюту... В результате все сложилось так, что я поехала ровно на рождественские святки по новому стилю, поскольку там монастырь живет по новому календарю. Приехала 31 декабря. Мой приятель-англичанин меня встретил, привез в монастырь. И я попала просто в какой-то котлован любви. Я не знаю, как по-другому это описать. Просто ууух…

В монастыре три языка: английский, греческий и русский. Мне было все понятно, а главное — понятен дух. Там было удивительно — просто модель вселенского Православия. До сих пор они называются не монастырь, а община, потому что есть и сестры, и братья. Все разных национальностей, все православные и все любят друг друга! Я приехала под Новый год, поэтому они служили новогодний молебен, а потом в трапезной собрались все насельники и гости. В наших монастырях тогда такого ну просто нигде нельзя было увидеть: чтобы с тобой за одним столом сидели монахи, чтобы они тебе служили, чтобы ты не почувствовал себя неловко и не бросился сразу на послушание, а стал просто центром мира, вокруг которого все вертится.

В монастыре меня встретил отец Серафим (тогда Иероним) и после молебна повел к старцу. А мама мне еще в России наказала: «Ты сразу старцу в ноги бух, все благословения бери…» Я так и вошла, бухнулась. Это было очень смешно, потому что так у них не было принято. Он меня сразу поднял, обнял, посадил, стал расспрашивать. Очень живо, тепло. Конечно, когда ты в источник света попадаешь, то сам начинаешь светиться. И это был источник света и тепла.

Недавно я была на конференции, посвященной отцу Софронию. И люди, которые с ним не встречались лично, говорили, как он повлиял на них. Но живьем его видеть — это было что-то необыкновенное. Обычно к старцу едут с какими-то вопросами, а у меня не было тогда никаких вопросов, и я просто передала привет из России.

Потом я должна была поехать путешествовать с другом Гарри. Это всегда было моей мечтой — поездить по Англии, поговорить по-английски, я ведь его учила в школе, только возможности выехать не было… А тут мне так не хотелось никуда уезжать! Хотелось просто быть в монастыре, делать то, что скажут. Я уехала только на пару дней, потом поменяла билет на самолет, осталась еще на какое-то время. Жила в монастыре, ходила на службы, что-то делала (хотя там, чтобы тебе дали послушание, нужно было еще упросить, приложить усилие).

 

Обычаи монастыря

Чтобы передать атмосферу, расскажу об одном случае. Я жила в монастыре уже месяц, мы с сестрами достаточно близко сошлись, подружились. И буквально незадолго до моего отъезда ко мне подходит одна сестра, которая отвечала за гостиницу. Должно было приехать много людей, и она с такой мукой на лице говорит: «Катя, Вы не могли бы мне помочь убрать? Я не успеваю…» Я говорю: «Ну конечно…»

Еще интересно о Причастии. По греческой традиции причащаются немного по-другому: голову запрокидывают назад, чтобы Причастие не упало на пол. Я подхожу, как у нас в России, и игумен мне говорит: «Запрокиньте голову». Причастилась и забыла про это дело. Потом была трапеза, за одним столом старец, игумен и все, кто приехал. А по традиции гости в первый и в последний день своего пребывания — рядом с игуменом (такое почтение к гостю). После трапезы все идут убирать посуду. Игумен первый. И вот мы оказались рядом у мойки. Он мне говорит: «Вы меня простите, я на Вас наехал, как медведь…» Это за то, что он мне сделал мягкое замечание у Чаши. Ну, конечно, ты растаешь на месте. И это никакая не картина. Это то, что в них заложил старец: что в человеке — образ Христа, что нужно служить миру, людям, друг другу. И все это там живет. В монастыре считается, что народ теперь весь болезный, страдающий, и монахи должны человеку послужить, максимально окружить его любовью, чтобы человек оттаял.

Редко, но случались какие-то нестроения, ведь там жили люди разных национальностей. Например, греческие монахини и английские — это два совершенно разных характера. Немки были, француженка, датчанка… И вот когда они сталкивались на кухне… Одна решила приготовить, скажем, мусаку, а вторая — английский яблочный пирог. Ну, естественно, женщины найдут, о чем поспорить. Когда до старца доходили сведения, что там что-то заискрило, он очень расстраивался, горевал. И все это чувствовали и старались как можно скорее все сгладить.

Мне посчастливилось жить прямо в монастыре, рядом с библиотекой. Каждый день старец передавал мне шоколадки и всякие другие вкусные штучки. Я приходила к себе в комнату, а у меня на кровати лежит что-нибудь, какие-то дары.

Был один момент, о котором рассказывала моя мама. Однажды пришли буддийские монахи. Никто их не выгнал. Они тихонько постояли на службе. Потом им дали столы, где они могли приготовить еду. Они пробыли несколько дней, присутствовали на службах, кушали вместе. Потом, когда уходили, они сказали, что видели настоящую любовь. Для меня это очень показательный момент. Потому что все равно мы все ищем любви. И когда ты это увидел, ощутил на себе, это знание остается навсегда.

 

Вторая поездка в Эссекс

Когда я вернулась из Эссекса, мое сердце осталось навеки там. Мне было не с кем разделить эту радость, потому что никто из близких там еще не бывал. Осенью я поехала во второй раз и попала на день рождения отца Софрония. Трудилась в мозаичной мастерской, просто жила монастырской жизнью. Очень мне было это близко. Как-то раз спросила у старца о монашестве (была такая мысль). Он мне ответил: «Учите языки». Чтобы там оказаться, нужно было знать еще греческий язык, поскольку это греческая епархия. Люди в монастыре очень образованные, все с богословским образованием и еще с каким-нибудь. И все знают несколько языков.

Еще в этот приезд я попала на беседу старца, которую он проводил для своего монастыря. Наверное, потому что подольше там пожила. Не знаю, всех ли туда пускали. И я тогда набралась наглости, подхожу к отцу Софронию и говорю: «А можно я запишу Ваши беседы и привезу в Россию?» Он отвечает: «А Вы думаете, стоит?» — «Конечно! Обязательно!» И я тогда несколько бесед привезла в Россию на кассетах, и они пошли по рукам. Это было в 1990 году.

Спустя время в Англию поехала мама, и когда она вернулась, мы с ней говорили на одном языке. Потом отец Серафим (Покровский) приехал в Россию. Старец долго не разрешал, но он болел Россией и все-таки получил благословение. Тогда отец Илларион Ермолаев, впоследствии наш большой друг, принимал его в Москве, ездил с ним везде. А наша дружба так и длится до сих пор.

 

Оптина пустынь. Козельск

 

 

В 1992 году я вышла замуж, и после свадьбы мы уехали в Козельск, где у мужа был свой домик. Тогда я уже была беременна Васенькой (Василисой). И началась Оптинская эпоха. Это было чудесное, богохранимое время, были удивительные отношения между людьми. Ходила на службы в монастырь… Потом у меня родился второй ребенок — Серафим.

После случилось так, что моя личная жизнь поменялась. Я второй раз вышла замуж, но все равно мы остались жить в Оптиной. И там у нас родилось еще трое детей.

В восстановлении Оптиной принимали участие?

Мой первый муж был иконописец, помогал там в иконописной мастерской. А второй муж уже участвовал в росписи храма. А я детей вынашивала, растила. В Оптину ходили на службы, пока детишки были маленькие. Там был духовник. Но потом, когда детки подросли, стали ходить в храм Святого Духа в Козельске. Там я теперь пою на клиросе. А в Оптину мы выбираемся к старцам.

 

«Моя маленькая мама, которая ходит в церковь…»

 

А как у Ваших детей складываются отношения с верой?

Скажем так: это отношение, закономерное для детей, выросших в православной семье… Только Василиса у нас при храме. С остальными по-разному. Когда дети росли, вера постоянно была частью нашей жизни, все было органично. Мы ходили на службы, причащались. Я никого не заставляла. Но когда подросли, начались вопросы.

Хочется верить, что стержень какой-то есть. У Васи крепче всех. Серафим вообще сейчас в борениях, совсем отошел. Но это борьба с внешними проявлениями. Он попал в струю молодежной современной реакции на Церковь. И странно, потому что вокруг него были хорошие православные люди, с правильным пониманием. А сейчас он меня такими клише забрасывает, как часы патриарха и прочее. Я говорю: «Зачем ты пересказываешь чужие слова?» Мне кажется, душа его сильно страдает. Последний раз писал мне, что его обуревает страшная тоска…

Трудный период. Вижу, что блуждают дети, борются. Ищут какой-то путь, а другого пути нет.

Паша с Колей (близнецы) как-то не ушли далеко. Но у них все время вопросы к Богу. Посмеиваются надо мной: «Ну что, опять большой праздник церковный, поэтому нам нельзя в компьютер играть?» Конечно, если я прихожу со службы, а дома там-тарарам и над всем главенствует «Дота», мне не всегда хватает терпения. Но они об этом знают. Младшая дочь Сашенька — вообще пока закрытая книжка, хотя у нее, возможно, самое простое отношение к вере.

Наверное, я их все равно не отпускаю в этом плане, потому что ничего другого не знаю. Но человек должен пройти свой личный путь, в какой бы семье он ни вырос.

 

Вдохновение

Где я беру вдохновение? В первую очередь в храме — я пою на клиросе. В молитве. Только так. Воспоминания?.. Пожалуй, да. Потому что я видела это своими глазами, это была истина. У меня больше нет никаких подтверждений. Но мне достаточно.

Иногда вера колеблется. Но те отцы, которых я встретила — о. Василий, о. Иоанн (Крестьянкин), о. Адриан, старец Софроний, печорские старцы, все наши оптинские батюшки, — все они Божий подарок. Мне всегда так больно, когда начинаются споры за Церковь, что все так ужасно и плохо!.. Хочется говорить: «Да нет же, есть много хорошего и хороших...» Лично мне Бог дал это увидеть.

Недавно сын Коля мне сказал: «Когда я вспоминаю о тебе, я знаю, что ты моя маленькая мама, которая ходит в церковь…»

Конечно, в жизни был разный опыт. Но я понимаю, что нет другого пути. Не могу найти слов, я не проповедник. Если я встречу человека, который спросит: «Ну, во что ты веришь? Объясни!» — я не смогу объяснить, всегда теряюсь. Наверное, христианин должен уметь свою веру защитить. Но с другой стороны, были же мученики, которые говорили: «Верю!» — и все.

Не знаю… Мне очень хочется встретиться со Христом.

Беседовала Юлия Гойко

Фотографии Василисы Бусалаевой 

06.12.2016